Исповедь Сатурна - Чингиз Абдуллаев

ЭПИЛОГ

Когда он выстрелил, мне показалось, что пуля попала мне в голову. Но в этот момент прозвучал другой выстрел, из-за моей спины. Я повернул голову. Нужно было сразу понять, какую бумагу для факсов они сюда привезли. Двое итальянцев в светло-голубых халатах достали свои небольшие автоматы, чтобы отсечь от меня Гримасника. Двое убийц, покушавшихся на премьера, — это слишком много. Им нужен только один, а Гримасник должен умереть.

Костя выстрелил первым. Один из итальянцев упал на колено, и Костя сделал еще один выстрел, видя, как нападавший целится в меня. Тогда второй из них начал стрелять в Костю. Шансов остаться в живых у моего мальчика не было. Второй итальянец буквально изрешетил его из своего автомата. Но увлекся и забыл про меня. За эти доли секунды я успел развернуться и выстрелить ему в голову. А потом подхватить падающего Костю. Он так и умер у меня на руках, пытаясь что-то сказать. Мне кажется, он пытался выдавить слово «прости», но, возможно, мне это только кажется. А потом наступила тишина. И я посмотрел на свои руки.

Я сидел перед ним и не знал, что мне делать. У меня не было сил даже плакать. Кричать, проклинать судьбу или самого себя? Кого мне было ругать? Бросить вызов небесам? Отречься от Бога? Но я ведь понимаю, что именно произошло. Однажды я услышал мудрое изречение, которое запомнил на всю жизнь: «Никогда не жалуйся Богу, ибо, если бы он был справедлив, он бы обязательно наказал тебя». Но может, высшая справедливость и состоит именно в том, что наказание бывает адекватно преступлению? И кто знает, что такое наказание вообще с точки зрения Бога? Одному он дает деньги, власть, судьбу и отнимает душу. А другому разрешает остаться со своей душой, не предоставляя всего остального. И кто знает, кто из двух счастливее, если судить с позиций вечности.

Может ли кто-нибудь понять чувства, которые раздирали меня в тот момент? Костя был ранен в правую руку и поэтому не успел выстрелить во второго нападавшего. Если бы не мой выстрел в него, он бы, возможно, остался жив. Если бы я в него не стрелял. Господи, как мне страшно и плохо. Может ли хоть какое-нибудь наказание в мире быть хуже этого? Я сижу перед телом Костика, моего Кости, смотрю на него и понимаю, что жизнь закончилась. Я был наивным человеком, полагая, что все грехи мои, совершенные в молодости, уже прощены. Забыты и прощены. Но Бог, милосердный и карающий, нашел меня на краю света и заставил расплатиться. Я убивал не только подонков. Среди моих жертв были разные люди. Не скажу, что они были ангелами. Но кого-то из них любили, для кого-то они были хорошими мужьями и любящими отцами. В сколько семей приносили горе мои выстрелы. И теперь последний выстрел принес горе и в мою семью.

Я закрыл глаза. Зрелище убитого Кости будет преследовать меня до могилы. И если действительно есть другая жизнь и моя душа бессмертна, то даже в аду этой картины мне никогда не забыть. Я внезапно содрогнулся. Я не хочу вечной жизни. Я не хочу, чтобы моя душа обрела бессмертие. Мне это не нужно. Слишком больно и страшно. Не хочу.

Я сидел и смотрел на убитого мальчика несколько минут. Для меня он не был Гримасником. Для меня он остался мальчиком, тем самым, которым я любовался, когда он только родился. Тем мальчиком, которого я носил на руках, целовал его в смешное личико, и когда он морщился от моего прикосновения, поднимал его на руки, показывая всем остальным, какой я счастливый отец.

Теперь я знаю, кто такой дьявол. Это всего лишь падший ангел, которому не нашлось места на небе. Теперь я знаю, что отныне для меня не существует ни Бога, ни дьявола. Отныне есть один закон — это мишень, стоящая перед моей винтовкой. За Сашу я могу не беспокоиться. Мистер Джеймиссон поможет вырасти ей достойным человеком. А я возвращаюсь в Нью-Йорк. И теперь я буду вершить свой суд. Я поднимаюсь, чтобы оставить здесь Костю. Когда внизу я посмотрю на свое лицо в зеркало, то не узнаю себя. Передо мной будет седой постаревший человек с горящими от ненависти глазами. Я и есть теперь высший суд. И ад идет следом за мной. Меня теперь нельзя остановить. Меня можно только убить.

Вот и все. Кончились мои воспоминания, все, что было у меня в прошлом. Теряя отца, мы становимся взрослыми, обрывая связь с прошлым. Теряя сына, мы лишаемся будущего. Не буду говорить, как я нашел в себе силы подняться и уйти. Не буду этого говорить, потому что не хватит слов, чтобы рассказать о такой боли.

Вот и вся моя история. История страшная и невероятная. Через несколько дней я случайно увидел репродукцию картины испанского художника Гойи. Она называется «Сатурн, пожирающий своих детей». Я смотрел на картину и чувствовал, как меня начинает колотить. Это была первая картина, которую я увидел, после того как попрощался с Костей. Если вы еще не видели ее, никогда на нее не смотрите. Говорят, что она находится в мадридском музее Эль-Прадо, и для нее создали какой-то особый полумрак, который усиливает ее мистическую и страшную сущность.

Сатурн, вцепившись в тело маленького сына, держит его двумя руками и, оторвав голову мальчика, впился зубами в его руку. Дело даже не в натуралистических подробностях. Я не знаю этот миф и не хочу знать. Взгляните на глаза Сатурна. Если вы сумеете выдержать этот страшный взгляд, обращенный внутрь себя, значит, вы можете не бояться ада. Ибо такое выражение души гораздо страшнее, чем все адские муки. И поэтому я заканчиваю свою «исповедь Сатурна».

Теперь за меня будет говорить моя винтовка.