Лилии над озером - Роксана Михайловна Гедеон

часовню святого Бенедикта, чтобы помолиться Богу. Сент-Элуа в этот день опустел. Я нарядила близняшек, взяла с собой Франсину, посадила на место кучера Брике, и мы поехали в церковь. Дома остался только Филипп, Маргарита да одна-две служанки. Селестэн тоже остался - и потому, что был болен, и потому, что надо было присмотреть за их с Франсиной годовалыми сыновьями.

Назад мы возвращались пешком, чтобы подышать свежим воздухом. Настроение у нас было неплохое. Франсина даже улыбалась, и улыбка очень украшала ее миловидное, хоть и чуть исхудавшее, лицо. Близняшки бежали вперед; мы шли куда более медленно, толкуя о хозяйстве, домашних заботах, женских делах. Сент-Элуа был уже виден, когда я заметила на тропинке, проложенной по склону холма, двух незнакомых людей. Один из них был, кажется, священник - на нем было нечто вроде сутаны, заправленной в сапоги, под сутаной угадывалось оружие. Второй был очень маленького роста, с виду обыкновенный шуан. Он что-то напевал. Прислушавшись, я разобрала слова старой бретонской баллады:

Пришла пора, красавица,

Нам на войну отправиться,

Настал прощанья час…

Незнакомцы заметили нас и на миг остановились. Нам стало не по себе от их пристальных взглядом, и мы ускорили шаг. Торопясь к замку, я еще раз оглянулась на второго шуана. Его крестьянская одежда меня не обманывала: я узнала шевалье де Сен-Режана, которого видела несколько месяцев назад в день прощания с Александром. Уродливое лицо этого роялиста невозможно было забыть, равно как и темные горящие глаза… Что он делал здесь? Кто его послал? Сам он, как видно, не горел желанием поздороваться со мной и быстро скрылся в чаще вместе со спутником.

Близняшки выбежали из ворот Сент-Элуа и спешили к нам.

- Мама! - крикнула Изабелла. - Там что-то такое непонятное!

- Где? Что случилось?

- Башня заперта, а Маргарита сидит внутри и не может нам открыть!

Мне казалось, они что-то путают, но тем не менее, я заторопилась домой. Я уже не сомневалась, что люди, которых мы видели внизу на тропинке, побывали в замке. Подбежав к башне, я поняла, что мои дочери были правы: дверь была подперта большим поленом. Я отбросила его и вошла внутрь. Там сидели насмерть перепуганные служанки и Маргарита.

- Что здесь произошло? - спросила я, окидывая всех тревожным взглядом.

- А что они сделали? - спросила в свою очередь Маргарита. - Вы видели что-нибудь?

- Что видели? Ты о ком? Кто вас запер?

- Шуаны! Разве вы не видели аббата в сутане и его дружка?

Франсина за моей спиной сдавленно ахнула, припав к дверному косяку. Не глядя на нее, Маргарита возбужденно продолжала:

- Мы сидели здесь - я, Селестэн, да эти девицы, когда вдруг открылась дверь и вошли аббат с помощником. Сели, попросили хлеба с маслом. Я подала. Потом аббат повернулся к Селестэну и говорит: «Принеси-ка, брат, топор». Селестэн, весь бледный, спрашивает: «Топор? А зачем вам топор?» Они отвечают: дескать, для того, чтобы совершить суд.

Маргарита поведала жуткие подробности этого визита: как Селестэну было сообщено, что он приговорен, как он пытался оправдаться и был остановлен сухим возражением - «оправдания не нужны, веди себя, как настоящий бретонец»… Селестэн спросил, допустят ли шуаны, чтобы он умер без покаяния. Аббат указал ему на свою сутану - мол, недаром духовное лицо явилось сюда самолично, и предложил встать на колени и исповедаться.

- Долго они говорили, - закончила Маргарита растерянно, - а после вышли, нас заперли, и мы не знаем, что дальше стало.

Протяжный громкий стон вырвался из груди Франсины. Не помня себя, она бросилась вон из башни. Я посмотрела ей вслед, с содроганием представляя себе, что ей предстоит увидеть.

- Да, мы видели аббата, - сказала я. - Но Селестэна не видели. Куда же они его дели?

- Да куда же, как не…

Маргарита не договорила, страшась произнести ужасные слова. И в этот миг громкий отчаянный вопль пронзил наш слух. Это кричала Франсина. Она даже не кричала, а выла, захлебываясь в хриплых безудержных рыданиях. Я на миг оцепенела от ее криков. Мне врезались в память глаза моих дочерей: расширенные, округлившиеся от страха… Какие побелевшие были у них личики… Потом я выбежала из башни.

- Да вы с ума сошли! - запричитала Маргарита. - Там что-то ужасное, а вы беременны! Вам нельзя туда ходить!

Я не остановилась, крикнула только, чтобы она задержала детей. Крики Франсины стихли, сменившись судорожными прерывистыми стонами. Обежав левое крыло замка, я пошла вдоль хозяйственных построек и, завернув на угол амбара, застыла на месте.

К двери амбара была прибита за волосы отрубленная голова Селестэна. По какой-то случайности под ней оказался его же огромный деревянный башмак, теперь наполненный кровью. У этого башмака лежала на земле и билась в конвульсиях Франсина.

Я на миг отвернулась, закрыв руками лицо. Дрожь пронзила меня. Потом, набравшись мужества, я посмотрела снова, и только теперь заметила обезглавленный труп, лежащий в луже крови. К стене амбара была прикреплена записка, в которой значилось: «Так умрет всякий, кто предаст короля».

6

Маргарита помогла мне раздеться, и я упала на постель, чувствуя себя совершенно обессиленной. Я была измучена и физически, и душевно. Маргарита погасила свечу и тихо вышла. Я слышала ее движения за дверью. Она, видимо, готовила себе постель.

Сегодня был день похорон Селестэна. А двумя днями раньше после ужасной мучительной ночи Франсина разрешилась мертвым ребенком и, честно говоря, сама едва не отдала Богу душу. Все это было так изматывающе, что сейчас я не чувствовала ни рук, ни ног. Ужас переполнял душу. Существование здесь, в Бретани, казалось мне кошмарным. Как никогда, я чувствовала безысходность и одиночество. Если бы можно было куда-то убежать! Боже мой, столько людей на свете живут мирно и спокойно, так почему же мне никак не удается войти в их число?

А еще я подумала об Александре, и такая тоска охватила меня, что я прикусила костяшки пальцев, подавляя стон. Как жаль, что он не оставил мне ни единого шанса. Я не могла теперь обратиться к нему за помощью, хотя, видит Бог, встретиться с ним мне хотелось больше всего на свете. Я ведь совсем одинока сейчас. Но как я могу жаловаться Александру? Он, может быть, вполне счастлив и к нему снова приехала великолепная леди Дэйл. Можно представить, как позабавит ее мое письмо! В конце концов,