На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович

Согласно толковым словарям русского языка, идиома «стричь под одну гребенку» действительно имеет иронический, уничижительный оттенок и означает «всех уравнивать». Но не надо забывать, что именно такая рядовая архитектура во многом определила облик Петербурга второй половины XIX века. Пройдите по Литейному проспекту, по Большой или Малой Морским улицам, по набережным петербургских рек и каналов, и вы легко в этом убедитесь. И в том, что из сотен и сотен петербургских архитекторов того времени фольклор выбрал именно Николая Павловича Гребенку заслуга не только его фамилии. Историк петербургской архитектуры Б. М. Кириков в справочнике «Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века» перечисляет 79 зданий и сооружений, построенных Гребенкой, а другой знаток петербургского зодчества В. Г. Исаченко утверждает, что Гребенка проектировал, строил или принимал участие в возведении «не менее ста, а может быть и более, добавляет он, зданий». Недаром современники о Гребенке говорили, что «почти 1/8 часть Петербурга обстроена им».

В большинстве своем это были доходные дома, жилые флигели или небогатые особняки на Садовой улице, набережной Фонтанкп, Екатерингофском проспекте, на Васильевском острове, в ротах Измайловского полка и во многих других районах города. Среди сооружений Гребенки, сохранившихся до сих пор, есть возведенные или перестроенные им торговые и складские здания, церковные постройки, съезжие и училищные дома. В любом случае Николай Павлович Гребенка заслужил право навсегда остаться не только в петербургском городском фольклоре, но и в истории зодчества.

Подышать сырым воздухом Финского залива

Можно предположить, что понятие «пригород» в современном понимании этого слова, то есть небольшой населенный пункт, примыкающий к большому городу, возникло на Руси только в начале XVIII века и связано непосредственно со строительством Петербурга. До этого подобного аналога просто не существовало. Испокон веков на Руси был город. Его беспорядочно разбросанные постройки окружались рвами и обносились, то есть огораживались, крепостными стенами. А далеко за ними, разбросанные в бескрайних пространствах, существовали поселения, служившие загородными резиденциями царей, князей и приближенной знати. В большинстве своем поселения были наследственными, родовыми и принадлежали фамилии, имени. Потому они и назывались «имениями». Пригородов же как таковых не было вовсе.

Вид с террасы Большого Петергофского дворца. Современное фото

Первым русским пригородом следует считать Петергоф, который возник на берегу Финского залива ярким праздничным антиподом холодному официальному Петербургу. Он был весь пронизан политической символикой восемнадцатого века. Она легко прочитывалась современниками в плане архитектурного ансамбля, объединенного с морем торжественной лестницей и каналом, и в мощной аллегорической фигуре Самсона, разрывающего пасть льву. Библейский герой символизировал Россию, а лев, изображение которого является частью шведского герба, — побежденную Швецию. Раскинувшиеся вокруг Верхний и Нижний парки были распланированы по законам одного художественного стиля. Их регулярный характер в сочетании с ликующим буйством вырвавшихся на свободу водяных струй фонтанов полностью отвечал государственному размаху и политическим претензиям при абсолютной феодальной регламентации всего жизненного уклада русской общественной жизни первой четверти XVIII века.

Стараясь ни в чем не отставать от своего монарха, Александр Данилович Меншиков — первый губернатор Петербурга — закладывает на южном берегу Финского залива, напротив Кронштадта, дворцовый комплекс, положивший начало городу Ораниенбауму и великолепному парку, достигшему своего наивысшего расцвета в середине восемнадцатого века, благодаря праздничной архитектуре Антонио Ринальди.

Вид на парк и дворец в Ораниенбауме. А. Е. Мартынов. 1821–1822 гг.

К первой четверти XVIII века относится и возникновение первого каменного дворца на Сарской мызе и регулярного сада, послужившее толчком к развитию Царскосельских парков, равно знаменитых как парковой архитектурой, так и образами пушкинской поэзии. В регулярной части Екатерининского парка в Царском Селе, куда водили иностранных дипломатов, было чисто, как в Зимнем дворце. Природа демонстрировала образцы покорности и послушания. Во всем виделся исключительный порядок, олицетворявший математическую точность и отлаженность государственного механизма управления. Четкая планировка дорожек, каждая из которых замыкалась скульптурой или павильоном, аккуратно подстриженные деревья, послушным кронам которых придавались ясные геометрические формы, яркие цветники, напоминавшие наборные паркеты дворцовых покоев. Дипломаты могли смотреть, анализировать, сопоставлять.

Вид на Камеронову галерею в Царском Селе. К. К. Шульц по оригиналу И. Я. Мейера. 1840-е гг.

Несколько особняком стоит Гатчинский парк с загадочным ринальдиевским колоссом царского дворца, благодаря которому Гатчина кажется более пригодной для военных парадов и армейских смотров, нежели для массовых воскресных гуляний. На этом фоне обыкновенный человек мог бы потеряться окончательно, если бы не уникальный опыт, предпринятый однажды архитектором Николаем Александровичем Львовым. Его блестящая землебитная миниатюра Приората, зрительно равно удаленного от Земли как в небо, так и в зеркальную бездонность озера, может кого угодно примирить с естественной природой.

Дворец в Гатчине. Вид со стороны сада. К. К. Шульц по оригиналу И. Я. Мейера. 1840-е гг.

И, наконец, Павловск, пожалуй, наиболее крупная и драгоценная жемчужина в зеленом ожерелье Петербурга. Павловский пейзажный парк формировался в то время, когда на знаменах общественной жизни привычные лозунги неограниченной власти над природой сменились демократическими призывами к единству того и другого. Вмешательство в природу должно было лишь подчеркнуть красоту, первозданную прелесть и самостоятельную значимость естественной жизни. Реабилитировались такие породы деревьев как дуб, ива, береза, которые не поддавались культурной стрижке и потому практически исключались из жизни регулярных парков. Постепенно от стрижки отказались вообще. Дорожки и берега водоемов приобретали извилистые, близкие к естественным, очертания. В структуру парков включались лесные массивы и долины рек.

Павловский парк. Павильон Храм Дружбы. Современное фото

Золотая эпоха русского пригородного паркостроения практически уложилась в хронологические рамки одного столетия. Несмотря на сравнительно частую смену стилей и вкусов, были созданы парковые ансамбли, отличающиеся редким композиционным единством и цельностью. За исключением петергофских парков, распланированных в одном стиле, все остальные парки представляли собой удачное сочетание участков регулярного (французского), каскадного (итальянского) и пейзажного (английского) стилей. В различных случаях это проявлялось по-разному, но везде исключительный художественный такт и внутренняя культура паркостроителей давали возможность уживаться на одной территории полярно противоположным эстетическим принципам. Дополняя и обогащая друг друга, они в конце концов сложили тот тип русского парка, который отвечал требованиям своей эпохи. В то же время петербургским пригородам присущи такие вневременные свойства, которые вот уже несколько столетий делают их всегда современными.