Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

А вот дьяку Чистаго уйти от ответа не удалось. Он, по причине болезни, лежал в постели и, когда начались погромы, решил укрыться в передней под грудой веников и свиных окороков. Но, когда погромщики ворвались, его слуга тут же указал, где прячется хозяин, а сам сгреб сколько можно денег и бежал прочь. С дьяком толпа поступила так: его выволокли из убежища, сбросили с лестницы прямо на двор, где дубинами и камнями забили насмерть, а труп кинули в навозную яму. Бесчинства остановила ночь, но ненадолго. Отоспавшись, мятежники с новыми силами пошли громить еще не разграбленные дома. К начавшему бунт люду приставали все новые недовольные, к ним перешли даже стрельцы дворцовой стражи, служилые люди, расквартированные в Москве, казаки, дворовые. Все припомнили урезку жалованья и другие обиды, и все жаждали мстить.

Царь ожидал уже штурма Кремля, поэтому ворота наглухо заперли, вооружили всех, кто способен держать оружие, и срочно послали за наемными немцами. Удивительно, но шедший на выручку царя и бояр немецкий отряд толпа не тронула и позволила ему свободно пройти в тут же захлопнувшиеся за ним ворота. При этом люди, облепившие Кремль сплошной массой, орали и по-прежнему требовали выдать им Морозова, Плещеева, Траханиотова. Царь сдался: он приказал вывести Плещеева и вместе с ним палача – тот, по замыслу царя, должен был зачитать смертный приговор и сразу привести его в исполнение. Но стоило ненавистному Плещееву появиться, как его тут же вырвали из рук палача и потащили на торговую площадь, где забили дубинами, а потом разрубили на части и разбросали это кровавое мясо вокруг. Потом толпа вернулась назад к Кремлю и стала выкрикивать Морозова и Траханиотова. Успокаиваться она не желала. Царь послал увещевать народ патриарха со множеством священников и бояр – не помогло. Тогда он вышел сам, поцеловал икону Спасителя и обещал удалить обоих обидчиков от власти, но просил дать ему на обсуждение этого два дня.

После царской клятвы на иконе толпа разошлась. Однако, отойдя от дворца, люди вновь начали буйствовать: если им не удалось выманить и растерзать самих обидчиков, они решили хотя бы спалить их дома. В Москве начался страшный пожар, справиться с которым было невозможно, поскольку поджигали столицу сразу в разных местах, а дома при этом грабили, искали погреба с вином и водкой, снова пили, снова поджигали и грабили, и снова пили. Ночью в Москве было светло от огня как днем.

После царской клятвы на иконе толпа разошлась. Однако, отойдя от дворца, люди вновь начали буйствовать: если им не удалось выманить и растерзать самих обидчиков, они решили хотя бы спалить их дома. В Москве начался страшный пожар, справиться с которым было невозможно.

В пожаре сгорело свыше 15 000 домов и погибло свыше 1500 человек, сгорел также почти весь запасенный хлеб. Перспектива голода для неимущих и погорельцев была очевидной. Тут прошел слух, что Москву сожгли тоже Морозов и Траханиотов. Толпа взревела и снова обложила Кремль. Снова люди орали и требовали выдать им этих двоих. Морозов пытался выбраться из дворца, едва не попался и предпочел вернуться. Траханиотов бежал, но царь распорядился вернуть его с дороги и провести, связанного, по рынку с колодкой на шее, а потом прилюдно казнить. Когда народ успокоился и мятежный пыл иссяк, объявили о сведении Морозова с должности. А Милославскому пришлось принимать выборных от народа, вести с ними беседы, угощать и назначать вспомоществование тем, кто пострадал от пожара. Священники в церквях служили благодарственные молебны и увещевали людей слушаться своего государя. Сам царь выходил к народу, обещал устроить государственные дела к лучшему и пересмотреть вопрос о пошлине на соль. Боярина Морозова от греха подальше отправили под охраной в Белозерский монастырь, а в конце лета – в его тверское поместье, где он и отсиживался до октября. Он остался жив, но больше постов ему не давали.

После московских событий, которые отозвались мятежами и в других местах – в Козлове, Сольвычегодске, Устюге, был созван Земский собор и принято Соборное уложение 1649 года, которое десятилетием позже патриарх Никон назвал «проклятой книгой» и «дьявольским законом». Это Уложение вводило карательные санкции по любым проявлениям нелояльности к власти, и в этом перед новым законом все были равны.

Новый закон этот так не понравился подданным Москвы, что стал одной из причин последовавших за его принятием бунтов. Самыми серьезными стали два – в Новгороде и Пскове.

Год 1650. Восстания бывших республик

В период Смуты Новгород и Псков частично вернули себе самостоятельность и были теперь самыми независимыми от центральной власти во всей стране. Главными органами управления в Пскове той поры была земская изба (аналог прежней госпо-ды) и мирской сход, который чаще, по старой памяти, называли вечем. Во время бунтов и мятежей земская изба перенимала власть воеводы. Когда случались мятежи, псковское общество обычно делилось на две группировки: богатые горожане и меньшие (молодшие) люди. В 17 веке богатые горожане полностью поддерживали царя, назначенный Москвой воевода опирался именно на них. Восстание 1650 года в этом не отличалось от прочих псковских мятежей. Но к бунту привела не вражда богатых с бедными, а московская политика.

По указанию Москвы главный торговец зерном в Пскове, купец Федор Емельянов, специально взвинчивал цены на хлеб – ему было велено купить 2000 четвертей зерна и придержать, то есть создать в городе повышенный спрос и «приподнять» цены, чтобы подороже продать хлеб немцам. Эта спекуляция на хлебном рынке была затеяна Москвой.

По указанию Москвы главный торговец зерном в Пскове, купец Федор Емельянов, специально взвинчивал цены на хлеб – ему было велено купить 2000 четвертей зерна и придержать, то есть создать в городе повышенный спрос и «приподнять» цены, чтобы подороже продать хлеб немцам. Эта спекуляция на хлебном рынке была затеяна Москвой. После соляного бунта в столице это была опасная игра! Поводом же к восстанию стали и вовсе не урегулированные еще с 1617 года московскошведские отношения: шведы жаловались, что из части присоединенных по договору земель местные жители бегут в Москву, и требовали беглецов выдать. В Москве решили не выдавать, а лучше заплатить шведам, иначе конфликт грозил перерасти в войну. Платить решили частично деньгами, частично хлебом. Вот тут-то и начинается история восстания.

В псковских закромах имелось 10 000 четвертей зерна, которые нужно было передать шведам. Емельянов, взвинтив цены, отговаривался теперь тем, что закрома пусты, все уже отдано. Покупка хлеба по завышенной цене для многих было недоступна, замаячила угроза голода. В феврале, 26 числа, посадский люд собрался толпой и пошел на двор к воеводе Собакину, требуя не отдавать шведам хлеба из житниц. Люди говорили так: «Волен Бог да государь, станем де все у житниц, сами, хотя де велит государь всех их перевешать, а в Свейскую землю хлеба из государевых житниц им не давывать». Собакин никаких мер не принял. Тогда на следующий день горожане пошли к епископу псковскому Макарию и просили его сказать Собакину, чтобы хлеба шведам не давал. Послали за Собакиным, тот потребовал назвать имена челобитчиков, записал и отправил список зачинщиков крамолы в Посольский приказ.

Меж «зачинщиками» оказались два вечевых чина – всегородные старосты Семен Меньшиков и Иван Подрез. Челобититься с посадскими ходили и большие люди, но, услышав про перепись имен, они тут же бежали прочь. Однако на площади возмущенный народ (большей частью это были стрельцы) орал, что не даст возить хлеб из города и Собакину того не позволит. Собакину пришлось не вывозить хлеб. Даже ночью по городу ходили вооруженные отряды и караулили, чтобы власти не открыли житницы. А из Москвы в Псков уже ехал швед Нумменс и вез с собой 20 000 рублей, выплаченных ему из казны согласно договоренности. И когда 28 февраля народ собрался у земской избы, дозорщики сообщили, что Нумменс едет на немецкий двор. Люди бросились его перехватывать, изловили у городской стены. Одни думали забить, другие – утопить в проруби, третьи стали расспрашивать его о планах и услышали, что он желает повидаться с Емельяновым. Тут толпа взревела: и немца пытать, и Федора! Нумменса оттащили к всегородней избе, донага раздели и обыскали. Казну отняли и поставили при ней охрану. Обыскали и повозку с вещами, из коробов с товаром натрясли две шапки писем, сложили в коробку и запечатали городскими печатями. Послали и за Емельяновым, но тот скрылся: казну и царскую грамоту отдала им жена. Архиепископ и воевода пробовали усмирить толпу, но их уговоры не подействовали. Двор Емельянова разграбили, а Нумменса под охраной доставили в Снетогорский монастырь и там заперли.

1 марта Нумменса допрашивали на площади перед всем народом, а потом переводчик зачитывал грамоты, которые вез с собой швед. После этого «розыска» воевода Собакин потерял над городом власть и свои донесения в Москву слал теперь тайно. Управлять городом стала земская изба. Но городские ключи Собакин отдавать отказался. Восстание набирало силу. Между посадским людом и псковской знатью вспыхивали ссоры. Мятежники понимали, что рано или поздно усмирять недовольных пришлют московское войско, но поклялись, что в город это войско не войдет. 9 марта из Пскова в Москву выехала делегация, которая везла челобитные и жалобы на воеводу Собакина и купца Емельянова. Однако в эту делегацию попали негативно настроенные к восстанию доносчики, их задачей было ускорить усмирение горожан.