Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

На последнем Земском соборе, посвященном Пскову, 8 октября 1650 года «вины» с города были сняты, челобитчики допущены пред царские очи и потом милостиво отпущены домой. Впрочем, смирение горожан было не слишком искренним, и крест они целовали не по доброй воле. Еще осенью воеводе Львову приходилось вести сыск по доносам (а их поступало множество). Одну вдову, например, обвиняли в том, что она на рынке говорила: «государь млад и слушается бояр, стоит-де за немец, а не за православных хрестьян, на что-де было на царство садиться; и хлеб хотел немцам выдать, и онеде, псковичи, стали за правду». Вдове, дабы лишнего не болтала, «урезали» язык.

Зачинщики мятежа, взятые Львовым, сидели в земской избе, в тюрьме. Только к декабрю, укрепившись во власти, он получил из Москвы прощение городу и приказ выдать в Новгород и Москву зачинщиков и наиболее активно проявивших себя в мятеже стрельцов. Дабы исполнить приказ, Львову потребовалось просить выдачи у земской избы, сам он пленниками не распоряжался! Стрельцы, высланные на расправу в Новгород, были пороты кнутом, а восемь зачинщиков вместе с семьями отправлены в ссылку.

Год 1662. Медный бунт

Такой опасности, как со Псковом в 1650 году, больше не возникало, но восстание 1662 года было немногим лучше. Оно тоже затронуло многие города и вызвало широкий общественный резонанс. Алексей Михайлович вел в эту пору войны, и средств на их ведение у него не хватало. Тогда была измышлена акция по введению медных денег, что должно было принести государству доход. Прежде мелкая монета чеканилась из серебра. Медные деньги появились еще в 1656 году и сначала были популярны, но потом народ понял, что реальная покупная способность медной и серебряной монет – разная. Стали шептать, что медные монеты подделывают мошенники, хотя царь попросту чеканил слишком много новых денег. Ответом рынка на избыток медных денег стал резкий рост цен на все товары. Это и побудило людей подниматься на бунты, которые так потом и были названы – медными. Самым крупным медным бунтом был московский бунт 1662 года.

В июле того года на многих воротах и стенах в Москве неизвестные лица прикрепили подметные письма. В них не фигурировали медные деньги, но назывались оба Милославских, Ртищев (автор введения медной монеты), а также Стрешнев, Шорин, Хитрово, которые якобы собрались передаться польскому королю. То есть вся верхушка, ответственная за производство новых монет и контроль за их чеканкой, объявлялась изменниками. 25 июля, днем, когда на Сретенке проходил обычный мирской сход и обсуждался медный вопрос, кто-то сообщил, что видел на стене неподалеку такое письмо. Но к тому времени власти уже послали верных людей, чтобы «клеветнические измышления» содрать и доставить во дворец, и толпа увидела лишь уходящего с листком дворянина. За ним сразу бросились следом, изловили, а письмо отобрали. Стрелец Нечаев тут же его всем и зачитал. Опасные слухи усилились. Оказалось, письма нашли во многих местах и все их изучают. Толпы стали стекаться на Красную площадь, и вскоре она вся гудела. На площади решили идти к царю и молить о выдаче проклятых изменников. Пошли.

Царь тогда был в Коломенском. Толпа двинулась на Коломенское, по дороге агитируя и пополняясь новыми сторонниками. Царь находился в церкви, но крики заставили его выйти к народу. Он обещал во всем разобраться и хотел вернуться на обедню, но не тут-то было.

В июле того года на многих воротах и стенах в Москве неизвестные лица прикрепили подметные письма. В них не фигурировали медные деньги, но назывались оба Милославских, Ртищев (автор введения медной монеты), а также Стрешнев, Шорин, Хитрово, которые якобы собрались передаться польскому королю.

Толпа уходить отказалась и все громче требовала выдать изменников на расправу. Некоторые, самые смелые, вообще вскочили на крыльцо к царю и стали хватать его руками и спрашивать, можно ли его обещаниям верить. Царю, как писал Иловайский, пришлось даже ударить с одним инициатором мятежа по рукам. Он ушел, а на переговоры с народом отправил князя Хованского, у которого с переговорами, как помнится по псковскому бунту, всегда возникали проблемы. Разговаривать с людьми он не умел. Пока Хованский уговаривал, уже пошли грабежи, разнесли двор Шорина. Боярин бежал, но его сыну это не удалось, тот был пойман, и от него потребовали дать ответ: передался ли его отец Польше. Перепуганный подросток сказал, что отец – передался, тогда его как свидетеля схватили и потащили к царю в Коломенское. Дабы доставить было сподручнее, юношу посадили на телегу и повезли. Бояре сразу распорядились ворота закрыть и ни в Москву, ни из Москвы никого не впускать и не выпускать.

Между тем московская толпа привезла своего пленника, соединилась с коломенской толпой, и народ снова явился к царю. Сына Шорина заставили прямо у крыльца давать показания, тот плакал, но сказал все, что хотели услышать. Люди начали кричать и требовать справедливости. Теперь они угрожали, что, если бояр не отдадут доброй волей, они возьмут их силой. Царь предусмотрительно успел вызвать в Коломенское подмогу. И когда толпа стала буйствовать, подошедшие ратники начали по царскому приказу бить мятежников без всякой жалости. Толпа была безоружная. Людей рубили, кололи, хватали живыми, многих загнали в реку, где почти все и потонули. Погибло больше тысячи человек. Схваченных долго еще мучили и пытали, добиваясь имен зачинщиков, но имен никто не знал, в наказание их пороли кнутами, клеймили, отсекали языки или части тел, ссылали. В основном мятежники были из простонародья, стрельцы к этому бунту не примкнули. Напротив, они участвовали в его подавлении.

Казалось бы, жесткая карательная политика должна была дать результаты: в стране – порядок, крамола истреблена. Как бы не так!

Начало раскола церкви

Конец света, не состоявшийся в 1600 году, был перенесен на не менее знаковый 1666 год. И, некоторым образом, конец света состоялся.

Именно в зиму 1666–1667 годов на Москве был созван церковный патриарший Собор, который предал половину православных верующих анафеме и стал для них истинным концом света. Но начался этот конец света десятилетием раньше – в 1654 году, тоже знаменательном для Московского царства: в этот год казачий гетман Богдан Хмельницкий передался русскому царю вместе с землями правобережной Малороссии, а на Москве был созван церковный Собор, одобривший начинание патриарха Никона по исправлению отечественных богослужебных книг и обрядов. Никон, новгородский митрополит, после отважного противостояния восставшим городам был всячески обласкан при московском дворе. Из митрополитов он быстро стал патриархом, причем сам считал себя недостойным этого поста, и его пришлось уговаривать принять патриарший сан. Наконец он согласился, но с условием всеобщей народной клятвы «почитать его как архипастыря и отца и дать ему устроить церковные дела». Вот началом устройства церковных дел и стал Собор 1654 года.

В зиму 1666–1667 годов на Москве был созван церковный патриарший Собор, который предал половину православных верующих анафеме и стал для них истинным концом света. Но начался этот конец света десятилетием раньше – в 1654 году, тоже знаменательном для Московского царства: в этот год казачий гетман Богдан Хмельницкий передался русскому царю вместе с землями правобережной Малороссии.

Никон объявил, что за века в православных книгах и обрядах накопилось много ошибок (по вине переводчиков священных книг с греческого и по вине переписчиков), и надобно ошибки исправить. Историю прозрения патриарха исследователь старообрядчества Сенатов дает так: «Патриарх (Никон) рассматривал грамоту вселенских патриархов об утверждении в России патриаршества. В ней имеется символ веры на греческом языке. При помощи ли переводчиков или собственными усилиями Никон нашел, что в этом символе, в 8-м члене, нет слова „истинного“. По рассказу бытописателя, патриарх глубоко задумался над этим фактом и воскликнул: „Даже священный символ веры испорчен у нас!“ Тотчас же патриарху доложили, что такой же символ веры вышитыми буквами есть на древнейшем саккосе патриарха Фотия. Никон немедленно же пошел осмотреть этот саккос и здесь в символе веры не нашел слова „истинного“. И он заплакал самыми горькими слезами и, вперемежку с горькими рыданиями, восклицая: „Погибла вера! Погибла церковь! Испорчены Божественные догматы!“»

Конечно, это всего лишь сказание, но весьма характерное. Впрочем, до этого случая Никон побывал на Соловках и имел беседу с монахом Арсением, которого обвиняли в ереси и которого распоряжением Никона освободили. Арсений, немало поскитавшийся по свету, бывавший и в западных странах, тоже мог навести Никона на мысль, что русское православие следует привести к единому образцу. Да и сам Никон это понимал: он побывал новгородским митрополитом и не мог не понять, что новгородское православие отличается от православия московского, чего в едином государстве быть не должно. Арсения, по сказанию, Никон забрал в Москву и поставил «главным справщиком» богослужебных книг. И такое вроде бы мирное дело, как исправление ошибок и опечаток, посеяло в русском обществе церковную смуту и раскол.