Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

Следующий 1601 год был знаменит непогодой. Лето выдалось таким холодным, что в мае выпал снег. Потом зарядили дожди, и лили они до самой осени, не дав созреть урожаю. Следующее лето оказалось подобием предыдущего. В Москве цены на хлеб взлетели в пятнадцать раз, начался страшный голод. Пытаясь как-то разрешить ситуацию, Борис организовал раздачу хлеба, но хлеб доставался не страждущим, а перекупщикам, которые дальше взвинчивали цены. Кроме того, в голодную Москву стали стекаться толпы голодающих со всей Русской земли, и никакая раздача государственного хлеба помочь уже не могла. Люди умирали прямо на улицах столицы. В самой Москве умерло, как пишут, свыше 500 000 человек. Борис приказал раздавать хлеб по всей стране, и это стало помогать. Но образовались новые слои нищих, и землевладельцы, не в силах обеспечить по указу Бориса хлебом всех, стали их попросту гнать вон. Вместе с нищими появились и разбойники, которые грабили по дорогам, и никто не мог с ними справиться.

А когда и 1603 год оказался не лучше предыдущих и, кроме того, внезапно скончалась сестра Бориса Ирина, в иночестве Александра, люди стали открыто говорить, что Бог прогневался на Московское царство, потому что нельзя было избирать в цари Бориса. Имевшие свои виды на царский трон Шуйские стали тут же распускать нелицеприятные для Бориса слухи. По Ключевскому, «он и хана крымского под Москву подводил, и доброго царя Федора с его дочерью ребенком Федосьей, своей родной племянницей, уморил, и даже собственную сестру царицу Александру отравил; и бывший земский царь, полузабытый ставленник Грозного Семен Бекбулатович, ослепший под старость, ослеплен все тем же Б. Годуновым; он же, кстати, и Москву жег тотчас по убиении царевича Димитрия, чтобы отвлечь внимание царя и столичного общества от углицкого злодеяния».

Годы 1603–1605. Появление самозванца и бунты на окраинах

В том же году на южных окраинах появился молодой человек, о котором шептали, что он – истинный, спасшийся от Борисовых убийц царевич Дмитрий. В Москве появились подметные письма. Борис потребовал провести сыск, и ему доложили, что «царевич Дмитрий» не кто иной, как бывший монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, который еще в бытность монахом говорил, что будет на Москве царем.

По всей Московской земле тут же были разосланы описания этого беглого монаха, чтобы, если появится тот на границе государства, схватить, доставить в столицу и пытать потом до полного признания. Скорее всего, объявившийся «царевич» не был Григорием Отрепьевым – хотя бы потому, что имел привычки знатного человека, был обучен хорошим манерам, изощрен не только в богослужебной литературе, немного знал латынь, да и лицом нисколько не был похож на те описания, которые разослали для поимки монаха. «Чтоб сознательно принять на себя роль самозванца, – писал Соловьев, – сделать из своего существа воплощенную ложь, надобно быть чудовищем разврата, что и доказывают нам характеры последующих самозванцев. Что же касается до первого, то в нем нельзя не видеть человека с блестящими способностями, пылкого, впечатлительного, легко увлекающегося, но чудовищем разврата его назвать нельзя. В поведении его нельзя не заметить убеждения в законности прав своих, ибо чем объяснить эту уверенность, доходившую до неосторожности, эту открытость и свободу в поведении?» Вряд ли, конечно, он был «чудесно спасшимся царевичем», но выходцем из какой-то знатной семьи – точно.

Молодой человек объявился невзначай у польского магната пана Вишневецкого и тайну своего происхождения открыл, только когда тяжело заболел и решил, что умирает. Вишневецкий, как человек практического ума, тут же решил «царевича» использовать и рассказал о нем Юрию Мнишку, тоже магнату. У того сыскался холоп, бывший в услужении у Нагих и видевший царевича в детстве, он и показал, что по всем приметам (бородавка на лице и разная длина рук) это точно царевич. Мнишек взял юношу в свой дом, а там познакомил его со своей дочерью Мариной. И молодой человек влюбился. На этой любви и была построена вся дальнейшая авантюра. Царевичу предложили в обмен на руку и сердце Марины отвоевать родительский трон. Мнишку удалось убедить в целесообразности этих действий польского короля Сигизмунда.

В царстве Годунова уже было неспокойно. По южным землям начинали собираться всегда готовые к смуте казаки. Там и появился молодой претендент на престол с небольшим, но хорошо подготовленным войском. Казаки, услышав, что он – законный и чудом спасшийся от узурпатора Бориса царь, тут же к нему присоединились.

В царстве Годунова уже было неспокойно. По южным землям начинали собираться всегда готовые к смуте казаки. Там и появился молодой претендент на престол с небольшим, но хорошо подготовленным войском. Казаки, услышав, что он – законный и чудом спасшийся от узурпатора Бориса царь, тут же к нему присоединились. И войско Дмитрия вместе с казачьей вольницей двинулось на Путивль. Город сдался своему «государю».

Борис был в панике. Он быстро сообразил, что «спасшийся царевич» – плод работы его недоброжелателей, но не мог ничего им противопоставить. Грамоты с описаниями наружности Отрепьева сделали только хуже – вместо того чтобы ловить беглого монаха, народ поверил в спасение настоящего Дмитрия. Послал Борис и обличителей в Польшу, но тоже вышло хуже, чем если бы не посылал: после всех заверений, что царевич умер ребенком, в обличительном письме сообщалось, что «хотя бы тот вор и подлинно был князь Димитрий Углицкий, из мертвых воскресший, то он не от законной, от седьмой жены». Это дополнение сводило все отрицания к нулю. «Дмитрий» тоже прислал свое обличение в столицу, советуя царю: «Надобно было тебе, Борис, удовольствоваться тем, что Господь Бог дал, но ты, в противность воли Божией, будучи нашим подданным, украл у нас государство с дьявольскою помощию». Обвинив Бориса в своем «убийстве», он объяснял тайну чудесного спасения добротой доктора и подменой другим ребенком.

В Москве начались волнения. Дабы успокоить народ, патриарх велел вести в церквях молебны за упокой души убиенного царевича. В Успенском патриаршем соборе ему стали петь вечную память, и это дало результат, но совсем не тот, на который надеялись: теперь в царевича верили истово и молились за его счастливое спасение. Дмитрий воевал на юге, и, хотя поляки, ожидавшие беспрепятственного продвижения, утомились войной и стали разбегаться, им на смену пришли отечественные казаки, которые поклялись добыть трон своему царю. А Борис так отчаялся, что даже послал убийц, чтобы извести «воскресшего» Дмитрия ядом, но заговор пресекли, а Дмитрий стал слать в Москву новые и новые письма. Их читали все. Очевидно, не выдержав свалившейся на него беды, 13 (23) апреля 1605 года Годунов умер.

Год 1605. Московский бунт и воцарение Лжедмитрия Первого

Подданных привели к присяге сыну Бориса, Федору, и в присягу внесли специальный пункт – не служить вору, поименовавшему себя Дмитрием Углицким. Но когда митрополит пришел принимать присягу у войска, войско отказалось повиноваться. А под Кромами «контингент» под командованием Петра Басманова присягнул Дмитрию и соединился в районе Орла с войском самозванца. На Москву это объединенное войско повел князь Василий Голицын. В Москве же, переполненной грамотками от Дмитрия, царил хаос. Бунтующие толпы потребовали открыть правду, для этого изловили Василия Шуйского, возглавлявшего некогда угличскую комиссию, втащили его на Лобное место и велели дать ответ – убит царевич или спасся. Перепуганный Шуйский ответил, что спасся. Разъяренная толпа тут же пошла убивать вдову Бориса и его сына, несостоявшегося царя Федора, а дочь Ксению постригли и заточили в монастырь.

20 июня 1605 года первый «царевич Димитрий», поддержанный армией и вливавшимся в нее народом, вошел в Москву. Привезенная из монастыря Мария Нагая принародно признала в нем своего сына. Других доказательств уже не требовалось. 30 июля Дмитрий был торжественно венчан на царство. Простой народ был счастлив обрести не назначенца, каким был Годунов, а настоящего, природного царя.

20 июня 1605 года первый «царевич Димитрий», поддержанный армией и вливавшимся в нее народом, вошел в Москву. Привезенная из монастыря Мария Нагая принародно признала в нем своего сына. Других доказательств уже не требовалось. 30 июля Дмитрий был торжественно венчан на царство.

Но многие, кто был приближен к Дмитрию и служил ему, понимали, конечно, что он – не чудом спасшийся царевич. «На престоле московских государей, – пишет Ключевский, – он был небывалым явлением. Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы: богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавшим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое-кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь – не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и не найти. Но сам Лжедимитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же».