Чернь и золото - Адриан Чайковски

— Как же ты… Нет! — Коготь Тизамона то высовывался, то снова скрывался. — Она предала нас, Стенвольд — там, в Минне. Они предотвратили нашу диверсию потому, что она им все рассказала.

— Она, она… Называй ее хотя бы по имени.

— По-твоему, я не способен на это? Нас предала Атрисса — счастлив теперь? Продала нас Империи и обрекла на смерть в Минне. Не всем из нас удалось тогда остаться в живых, если помнишь.

— Я прекрасно помню все, что произошло в Минне, только она нас не предавала.

— Она…

— Послушай меня! — рявкнул Стенвольд. — Выслушай все до конца, молот и клещи, и если потом ты все-таки захочешь меня убить, милости просим.

Тизамон молча смотрел на него.

— Когда ты остался в Геллероне, я ее выследил. Хотел ей предъявить обвинение. Найти ее было не так-то просто — нет, погоди. Она в самом деле скрывалась, но не от нас. — Стенвольд закрыл глаза, стараясь перенестись на семнадцать лет в прошлое. — В конце концов ее отыскал Нерон, он мастер на такие дела. Мы нашли ее… раненой.

Тизамон слегка вздрогнул, и в Стенвольде ожила надежда.

— Когда она пробиралась к нам в Минну, ее перехватили осоиды… а может быть, их агенты. Ей пришлось драться с ними.

— Драться пришлось? — не выдержал Тизамон. — Можно подумать, такую дуэлянтку, как она, могла задержать кучка каких-то агентов!

— Да слушай же! — Стенвольд сам начинал закипать: несправедливость обвинения, о котором говорил Тизамон вызывала в нем праведный гнев. — Она их действительно победила, но и сама была ранена по причине своего положения.

— Какого еще положения?

Стенвольд умудрился изобразить улыбку:

— Она была беременна, Тизамон, потому и сражалась без обычного блеска. Когда мы с Нероном отыскали ее накануне родов в трущобах Мерро, совсем одну, она была очень слаба. Осоиды продолжали ее преследовать. — Стенвольд говорил, не сводя глаз с лица Тизамона. — При родах она умерла, но ребенок остался жив.

Он закончил, и наступило молчание.

— Кто же… отцом был? — прошептал наконец Тизамон.

— Не знаю. Вероятно, ее последний любовник.

— Нет, — ужаснулся Тизамон. — Нет.

— В эти последние дни она только и говорила, что о тебе. Она не предохранялась сознательно, это был ее выбор. — Стенвольд понимал, что вонзает нож в своего собеседника, но он слишком долго носил этот нож на себе, и с каждым днем тот становился все тяжелее.

— Стало быть, эта девочка…

Стенвольд кивнул.

— Но она не похожа!

— Внешностью она, без сомнения, удалась в мать. Отцовская сторона в ней еще не совсем проявилась.

— Выходит, она полукровка.

— Как же иначе.

Тизамон явно хотел сгрести Стенвольда за ворот, но воздержался.

— Что ж ты раньше мне не сказал?

Стенвольд выдерживал его взгляд, не моргая.

— А что бы ты сделал в то время, получив от меня известие, что ненавистная тебе женщина родила от тебя ребенка? Для начала убил бы гонца, а потом, чего доброго, приказал бы и дитя умертвить.

— Нет, нет…

— Нет, говоришь? Полукровку-то? Помесь арахнидки с мантидом? Самый отвратительный из гибридов? Не вздумай даже и отрицать.

— Ты не имел права.

— Какого права? Скрыть ее от тебя или оставить ее в живых? Когда бедная Атрисса скончалась, я встал перед выбором: воспитать девочку как свою дочь или дать ей умереть, как тебе, безусловно, хотелось бы. Должен сознаться, что мантидскую гордость я тогда не принял в расчет.

— Да как ты смеешь…

— Гордость — или, лучше сказать, проклятие вашего злосчастного рода. — Стенвольд сознавал, что заходит слишком далеко, но остановиться уже не мог. — Молот и клещи! В Коллегии, как тебе известно, студентам часто дают задание определить, чем велика каждая раса и чем она отличается от других. Я бы поставил вопрос по-другому: почему мы все такие ущербные? Взять хоть нас с тобой: жуканская уступчивость и мантидская спесь.

— Ты не имел права брать на себя этот выбор!

— А больше некому было. — Стенвольд сделал движение, чтобы взять Тизамона за дублет и тряхнуть хорошенько, но тоже остановился.

— Она выродок. Полукровка. Позор для моей расы и моего рода. Моя дочь…

— Да-да, твоя дочь. Решай теперь сам — поступить с ней так, как ты поступил бы тогда, или взглянуть на вещи шире и смириться с тем, что она существует. И предупреждаю: если ты решишь прибегнуть к насилию, то будешь иметь дело со мной — а возможно, что и с Тото. Знаю-знаю, — добавил Стенвольд, по своему истолковав выражение на лице Тизамона, — это тебе раз плюнуть, но все же…

— Тебе я ничего не сделаю. — Тизамон стал пепельно-серым и постарел лет на сто — Стенвольд впервые видел, чтобы с кем-то из мантидов происходило такое.

— Только мне?

— И ей тоже.

В Тизамоне что-то зрело, и Стенвольд видел, что дело не в дочери-полукровке, а в ее матери. Атрисса умерла без него, и все это время он думал, что она предала их. Стенвольд только теперь сообразил, почему Тизамон остался тогда в Геллероне: не хотел больше видеть Атриссу, не хотел, чтобы его рука оборвала ее жизнь. Для мантида это, пожалуй, и есть любовь. Жукан даже попятился, устрашившись собственной дерзости.

— Мне надо подумать. — Тизамон отвернулся, пряча лицо.

— Прости меня. Я должен был сказать тебе раньше.

— Нет, ты все сделал правильно. Я не понял бы… и кто знает, пойму ли теперь. Я вернусь к вам на рассвете… надеюсь… но сейчас мне нужно побыть одному.

Он медленно побрел куда-то в холмы. Стенвольд, посмотрев ему вслед, вернулся к остальным в глубокой задумчивости и не обратил должного внимания на Танису.

Утром путешествие возобновилось. Стенвольд среди полного молчания вел валкий, хромающий самоход, Ахей и Тото старательно игнорировали друг друга. Сначала Стенвольд решил, что их вражда вызвана смешанной кровью Тото. Но когда молодой механик полез подкрутить что-то сзади, Стенвольд взглянул на Ахея и понял, что все дело в профессии, в столкновении двух разных мировоззрений.

К Танисе — после того, как она бросила Тизамону вызов — Ахей относился с каким-то настороженным уважением, однако она за весь день не произнесла ни слова и жгла Стенвольда взглядом при каждом удобном случае. Вероятно, ждала объяснений относительно Тизамона, но Стенвольд медлил. Мантид так и не пришел; пока Стенвольд вновь не повидается с ним и не поймет, как тот настроен, он ничего не решится ей объяснить. Да, это своего рода предательство, да, перед ней он виноват больше, чем перед Тизамоном — но двадцатилетней дружбой не так легко пренебречь.

Все обернулось хуже некуда, и он рискует потерять все. Что он сделал не так? Возможно ли было принять другое решение там, у смертного ложа Атриссы?

Допустим, он привел бы девочку к Тизамону лет в шесть или в десять. Ох и взъярился бы мантид! За семнадцать лет Стенвольд не раз воображал себе эту картину. Время, разрастаясь, как коралл, постепенно притупило образ — и тем не менее: рискни он проделать это лет десять назад, Тизамон наверняка убил бы и его, и ребенка.

Или нет? Способен ли Тизамон на убийство маленькой девочки, своей родной дочери? Вот, значит, какого мнения Стенвольд о своем старом друге?

Да, такого; да, способен, с тяжелым сердцем признал жукан. Тизамон сделал бы это в приступе ярости и потом, возможно, пожалел бы о содеянном, но родовой гордости он бы не одолел.

Некоторую бодрость вселяло то, что их отряд приближался к цели, хотя плана операции Стенвольд до сих пор не составил. Было ясно даже без следопыта, что осоиды обзавелись транспортом — на земле отпечатались следы шин. Этого Стенвольд как раз и боялся: какая бы машина — или машины — ни везли рабов на восток, они определенно едут быстрее спотыкливого самохода.

— Надо прибавить ходу, — сказал он под вечер Тото — единственному, с кем еще разговаривал без чувства неловкости.

— Легко сказать, мастер… боюсь, колымага этого не переживет. Я и так каждый сустав затянул до предела.

— Ничего, я тебе помогу. Если будем работать всю ночь, авось и выжмем из нее какую-то скорость. И не надо звать меня мастером, ведь мы уже не в Коллегии.

— Хорошо, мастер.

— Тото!

— Ладно. — Тото сделал над собой значительное усилие. — Давайте попробуем.

Идея была сама по себе хорошая, но Стенвольд не предвидел, сколько она вызовет осложнений. Начать с того, что он последние десять лет преподавал историю и занимался политикой, в то время как Тото окончил механический факультет. Вскоре Стенвольд вообще перестал понимать, что делает этот парень, и вынужден был признать, что он, мастер Вершитель, только мешает ему. Из ложной гордости, присущей скорей Тизамону, он некоторое время еще потел и трудился при свете сооруженной Тото газовой лампы.

— Если мы оба будем работать всю ночь, — сказал наконец молодой выпускник Коллегии, — то к утру ни у кого не останется сил вести машину. — Его деликатность больно задела Стенвольда. Мастер все еще думал о себе как о механике, но весь прочий мир, похоже, давно уже не считал его таковым.