Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

Она растерялась от неожиданности и не нашлась сразу, что ответить. Марк увидел у нее в глазах радостное изумление, но затем прочитал в них тревогу.

— Так что же ты думаешь, дорогая?

— Что сказать тебе, милый? Конечно, это повышение, на которое ты не мог так скоро надеяться… Но только — положение будет не из легких в наши дни, когда страсти так разгорелись и все знают твой образ мыслей.

— Разумеется, я все это обдумал, но было бы подло уклоняться от борьбы.

— Я выскажу свою мысль до конца, дружок: если ты примешь это назначение, как бы нам не рассориться вконец с бабушкой! С мамой еще можно поладить. Но ты знаешь не хуже меня — бабушка ни за что не уступит, она решит, что ты явился сюда служить делу антихриста. Разрыв неизбежен.

Последовало неловкое молчание. Первым заговорил Марк.

— Выходит, ты советуешь мне отказаться и, если я переведусь сюда, не одобришь моего поступка и будешь меня осуждать!

Она снова взглянула на него с глубоким чувством.

— Ах, друг мой, мне больно это слышать, — разве я могу осуждать тебя? Поступай, как подсказывает тебе совесть, делай то, что ты считаешь своим долгом. Ты один судья в этом деле и всегда поступишь по правде.

Все же он уловил в голосе жены дрожь, казалось, она страшилась какой-то опасности, о которой не упоминала, хотя уже чувствовала ее приближение. Они снова замолчали, потом он взял руки жены в свои, словно желая успокоить ее нежным пожатием.

— Ты бесповоротно решил, мой друг?

— Да, и я перестал бы себя уважать, если бы поступил иначе.

— Если так, мне кажется, лучше нам сейчас же вернуться к бабушке и сообщить ей о твоем решении, — у нас еще полтора часа до поезда… Мне хочется, чтобы ты все ей сказал, пусть она не думает, что ты прячешься.

Он уловил в ее взгляде глубокую искренность и некоторую грусть.

— Ты права, любимая, идем сейчас же к бабушке.

Они тихонько направились к площади Капуцинов, которая находилась совсем недалеко. Мать вела Луизу за руку, и та семенила ножками, задерживая родителей. Был чудесный апрельский вечер; всю дорогу они молчали, отдавшись невеселым думам. Площадь уже опустела, и домик г-жи Дюпарк, как всегда, мирно дремал. Хозяйка сидела в тесной гостиной нижнего этажа, положив вытянутую ногу на стул, и вязала чулки для церковного приюта, а г-жа Бертеро вышивала, сидя у окна.

Пораженная появлением внучки, а главное, приходом Марка, бабушка выпустила из рук вязанье и ожидала, что будет дальше, даже не усадив молодых. Марк тотчас же рассказал, что ему предложили место учителя коммунальной школы в Майбуа и он решил дать согласие, добавив, что из уважения к г-же Дюпарк захотел немедленно сообщить ей об этом. Г-жа Дюпарк так и привскочила от удивления, потом пожала плечами.

— Да это сущее безумие, молодой человек! Вы и месяца не продержитесь на этом месте.

— Почему?

— Да потому, что нам нужен не такой учитель, как вы. Вам известен благопристойный образ мыслей горожан, вы слышали об одержанных церковью замечательных победах? Вы попадете в ужасное положение — с вашими революционными идеями вы окажетесь со всеми на ножах.

— Что ж! Я буду воевать! К сожалению, приходится бороться, чтобы когда-нибудь одержать победу.

Старуха стала раздражаться.

— Не говорите глупостей! Уж эта мне ваша гордыня и бунт против бога! Вы только песчинка, бедный мой юноша, и мне, право, жалко вас, — вы воображаете, что вам удастся победить в борьбе, но люди и бог уничтожат вас.

— Силен не я, а сильны разум и истина!

— Знаю, знаю… Впрочем, не в этом дело. Имейте в виду: я не желаю, чтобы вы сюда переезжали как преподаватель, потому что дорожу своим покоем, своей репутацией, мне было бы слишком тяжело и стыдно постоянно видеть у себя в доме Женевьеву, жену безбожника и дурного патриота, это возмутило бы всех верующих… Повторяю, это будет безумием с вашей стороны. Вы должны отказаться.

Горячий спор сильно смутил г-жу Бертеро, она еще ниже склонилась над вышиванием, опасаясь, как бы ее не втянули в неприятный разговор. Женевьева стояла, выпрямившись, бледная как полотно, и держала за руку маленькую Луизу, испуганно спрятавшую лицо в ее юбке. Твердо решив сдержаться, Марк ответил как можно мягче, не повышая голоса:

— Я не могу отказаться — решение мое окончательное, и мне только хотелось поставить вас в известность.

Это вывело из себя г-жу Дюпарк, вынужденную сидеть неподвижно из-за приступа подагры. До сих пор ей никто не противоречил, и ее бесило его спокойное сопротивление. В порыве гнева у нее вырвалось то, чего она не хотела высказывать, о чем условились никогда не говорить.

— Выкладывайте все — признайтесь, что вы переезжаете сюда, чтобы заняться этим мерзким делом Симона! Я знаю, вы заодно с этими гнусными евреями, вам не терпится разворошить эту грязь, найти невинную жертву и послать туда, на каторгу, вместо чудовищного убийцы, так справедливо осужденного. А эту жертву — не скрывайте! — вы непременно хотите найти среди достойных служителей божьих… Признавайтесь же, признавайтесь!

Марк невольно улыбнулся; он прекрасно понимал, чем вызвана ее злоба, — в основе был страх, что он снова возьмется за дело Симона и обнаружит подлинного преступника. Он догадывался, что за г-жой Дюпарк стоит ее духовник, отец Крабо: это он всеми силами мешает возобновить в Майбуа кампанию в пользу Симона и ни за что не потерпит, чтобы в городе был учитель, непокорный воле конгрегации.

— Разумеется, — хладнокровно ответил Марк, — я по-прежнему убежден в невиновности моего друга Симона и сделаю все, что в моих силах, чтобы истина восторжествовала.

Госпожа Дюпарк резко повернулась к дочери, потом к Женевьеве.

— Вы слышите, что он говорит, и молчите! Наше имя будет замешано в эту грязную историю. Все увидят наше дитя в лагере врагов общества и религии… Ты ей мать, — обратилась она к г-же Бертеро, — так скажи, что это невозможно, что она не должна допускать такого позора, обязана сберечь свое доброе имя и нашу репутацию!

Госпожа Бертеро была до крайности расстроена ссорой, вышивание выпало из ее трясущихся рук. Некоторое время она молчала, этому обезличенному существу нелегко было стряхнуть привычное угрюмое оцепенение.

— Бабушка права, Женевьева, твой долг не допускать поступков, за которые ты тоже ответишь перед богом. Если муж любит тебя, он прислушается к твоим словам — ведь ты одна можешь тронуть его сердце. Твой отец никогда не поступал вопреки моему желанию в вопросах совести.

Женевьева повернулась к Марку, прижимая к себе девочку, не отходившую от нее. Она была взволнована до глубины души: ей вспомнились годы, проведенные в пансионе сестер визитандинок, проснулась внушенная с детства набожность, она испытывала смущение, голова у нее кружилась, — и все-таки она повторила то, что уже сказала мужу:

— Марк один судья в этом деле, он поступит так, как подсказывает ему совесть.

Несмотря на больную ногу, у г-жи Дюпарк хватило сил подняться с кресла, и теперь она стояла, грозно выпрямившись перед внучкой.

— Вот как ты отвечаешь! Мы дали тебе христианское воспитание, растили тебя в страхе божьем, а ты готова отречься от бога, жить без веры, как живут скоты! Ты переходишь на сторону сатаны, вместо того чтобы сражаться с ним! Ну что ж, это еще усиливает вину твоего мужа, — да, и он понесет за это кару, вы оба будете наказаны и ваш ребенок тоже!

Старуха протянула руки вперед, она смотрела так грозно, что испуганная Луиза разрыдалась. Марк быстро поднял ее и прижал к груди, и девочка, словно ища защиты, обхватила его ручонками за шею. Женевьева тоже подошла к мужу, как бы желая опереться на человека, с которым связала свою жизнь.

— Вон отсюда, убирайтесь все трое! — завопила г-жа Дюпарк. — Оставайтесь при своем безумии и гордыне, они приведут вас к гибели… Слышишь, Женевьева, отныне между нами все кончено! Но ты придешь к нам обратно, ты вернешься, я знаю: ты слишком долго принадлежала богу, а я так усердно буду его молить, что он непременно возвратит тебя в лоно церкви… Вон, вон отсюда, знать вас не желаю!

Вся в слезах, Женевьева взглянула на мать, молча плакавшую в кресле. Сердце ее разрывалось, и она как будто опять стала колебаться, потрясенная ужасной сценой, но Марк осторожно взял ее под руку и повел из комнаты. Г-жа Дюпарк опустилась в кресло, над домиком вновь нависли холодный сумрак и угрюмая тишина.

В следующий четверг Марк поехал в Бомон и сообщил Сальвану о своем согласии. В начале мая он получил назначение, покинул Жонвиль и поселился в Майбуа, заняв должность преподавателя начальной школы.

КНИГА ВТОРАЯ

I

Свой первый урок в Майбуа Марк проводил солнечным майским утром. В просторном, недавно отстроенном помещении школы три высоких окна выходили на площадь, их матовые стекла пропускали в класс потоки яркого веселого света. Против учительского стола, поставленного на возвышении в три ступени, стояли двухместные парты по четыре в ряд, а всего было восемь рядов.