Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

Тут Марку вспомнились все эти Бонгары, Долуары, Савены и Мильомы с их нелепыми речами — малодушные одураченные люди, трусливые эгоисты, притаившиеся в темноте. Это и была Франция — ошалелая, тупая толпа, отданная во власть бессмысленных предрассудков, которые поддерживались клерикалами. Чтобы скорее ее разложить, выбросили отвратительный лозунг антисемитизма, вновь возрождался религиозный фанатизм, тот замаскированный неистовый католицизм, с помощью которого надеялись снова привести к священнику неверующий народ, покинувший церкви. Его натравливали на евреев, будили прадедовские страсти, — с этого начинали, чтобы потом снова надеть на него ярмо, вернуться к мрачным временам крепостничества. Франция неминуемо падет еще ниже, ее Бонгары, Долуары, Савены и Мильомы еще больше отупеют, еще глубже погрязнут в бездне лжи и невежества, если оставить детей в руках Братьев и иезуитов, за партами школ конгрегаций. Но мало было закрыть эти школы, следовало произвести чистку светской школы, вернуть ей ее былое значение, — тайная работа церкви принесла свои плоды — из коммунальных школ изгнано преподавание, свободное от догматов, туда проникли реакционные учителя и учительницы, которые своими уроками и личным примером поддерживают заблуждения. На одного Феру, обладающего столь ясным и мужественным умом, хотя и обезумевшего от нищеты, на одну мадемуазель Мазлин, замечательно разумную и отзывчивую воспитательницу, сколько приходилось вредных ничтожеств, дурно направленных умов, учителей, которые продались врагу, сбились с пути и творили великое зло: честолюбивая мадемуазель Рузер, которая перешла на сторону сильного и из корыстных соображений проявляла утрированное благочестие, плывущий по течению без руля и без ветрил Миньо, честный Дутрекен, вчерашний республиканец, сделавшийся антисемитом и реакционером из какого-то ложного патриотизма; а за ними следовали остальные. Начальное обучение во всей стране уклонилось с правильного пути и было искажено, учителя увлекали в пропасть детей, которых им поручали, все молодое поколение. У Марка болезненно сжалось сердце — никогда еще, думалось ему, народу не грозила такая ужасная неминуемая опасность, он все больше в этом убеждался.

Было ясно, что плацдармом борьбы станет начальное обучение, так как будущее страны зависело от того, какое образование дадут народу, призванному со временем отобрать у буржуазии захваченную ею власть, В восемьдесят девятом году буржуазия победила выродившееся дворянство и заняла его место; вот уже сто лет, как она удерживает свою добычу, не желая поделиться по справедливости с народом. Но она уже сыграла свою роль и сама это признала, перейдя на сторону реакции из страха перед могучим ростом демократии и ее неизбежным торжеством. Еще вчера буржуазия, считая свое господство прочным, незыблемым, была склонна к вольтерьянству, но сегодня она примкнула к клерикалам, готовая призвать на свою защиту все реакционные силы прошлого; это была уже разбитая машина, ее испортило злоупотребление властью, и пробудившиеся к жизни социальные силы роковым образом должны были ее уничтожить. Итак, именно в народе таятся великие возможности, там неисчерпаемые резервы, огромный запас людей, еще дремлющих творческих сил. Поэтому Марк возлагал все надежды на поручаемых ему детей простонародья, тех, что посещали начальные школы во всей стране. Это сырой материал, из которого образуется будущая нация, их надо подготовить к роли свободных граждан, знающих, чего они хотят, образованных, избавившихся от пут нелепых догматов, от роковых заблуждений религии, убийственных для свободы и человеческого достоинства. Вне знания невозможно счастье и благосостояние. Евангельское изречение о нищих духом было чудовищной ложью, которая на протяжении столетий держала человечество в трясине нищеты и рабства. Нет и нет! Нищие духом неизбежно будут рабочим скотом, обреченным на рабство и муки. Пока существует множество нищих духом, будут существовать и массы бедняков, вьючных животных, которых эксплуатирует и пожирает ничтожное меньшинство воров и разбойников. Наступит счастливый день, когда человечество овладеет знаниями и научится желать. Пора освободить мир от мрачного пессимизма Библии, в продолжение двух тысячелетий запугивавшей и подавлявшей людей, сделавшей смерть целью жизни; ничто так не устарело и не представляет такой опасности, как древнее иудейское Евангелие, которое до сих пор лежит в основе нашего морального и социального кодекса. Блаженны просвещенные, блаженны умные, люди воли и действия, ибо их будет царство земное! Этот возглас так и рвался с уст Марка, из глубины его существа, им овладел порыв веры и энтузиазма.

Внезапно пришло решение: он примет предложение Сальвана, переедет в Майбуа в качестве народного учителя и будет бороться против церкви, против отравления народных масс ложью религии, исступленный апофеоз которой он наблюдал во время сегодняшней церемонии. Он будет работать над раскрепощением униженных, он постарается сделать из них свободных граждан завтрашнего дня. Нынешний народ, опутанный тенетами невежества и лжи, неспособный к справедливости, надо было оздоровить в лице детей и детей этих детей, просветить его, понемногу подвести к истине, ибо только истина могла сделать его справедливым народом. То был самый высокий долг, самое неотложное доброе дело, от которого зависело спасение страны, ее сила и слава, а также осуществление ее освободительной и справедливой миссии в веках среди других народов. Не потому ли внезапно пришло это решение после трех дней колебаний и боязни потревожить счастье, какое он вкушал в объятиях Женевьевы, что перед ним встал и серьезный вопрос о женщине — одурманенной, исковерканной церковью рабыне, сделавшейся в ее руках губительным орудием? Что за жены и матери получатся из тех девочек, которых мадемуазель Рузер водила сегодня в часовню Капуцинов? Когда церковь завладеет ими, она будет воздействовать на их чувства, пользоваться их слабостью и страданиями; она никогда не выпустит их из рук и превратит в ужасное орудие развращения мужчин и детей. Пока женщина, в своей извечной распре с мужчиной, по милости несправедливых законов остается собственностью и орудием церкви, всеобщее счастье невозможно, война между разобщенными полами не прекратится. Женщина станет наконец свободным существом, свободной подругой мужчины, будет располагать собой, созидать свое счастье и дарить счастье супругу и ребенку лишь с того дня, когда перестанет принадлежать попу, своему нынешнему господину, сбивающему ее с толку и развращающему. Не смутный ли страх, зародившийся в глубине подсознания, не предчувствие ли надвигающейся на него жестокой семейной драмы приводило в трепет Марка и заставляло его отказываться от исполнения долга? Не доказывало ли его внезапное решение готовность вести борьбу даже в лоне семьи, выполнить долг в отношении своих, хотя бы сердце его истекало кровью? Теперь он все это осознал и проявлял известный героизм, по для него было естественно так поступать, ибо он пылал энтузиазмом, решив посвятить себя этому благородному делу. Нарождающаяся демократия возлагает высокую и почетную задачу на народного учителя, ныне всеми презираемого и жалкого, ему вверено просвещение униженных, из которых он должен сделать будущих счастливых граждан, строителей Города справедливости и мира. В этом и состоит его миссия. Марк вдруг понял, что должен стать апостолом истины, с присущей ему страстностью добиваться неоспоримой правды, а потом провозглашать ее и преподавать всем.

Подняв глаза, Марк вдруг увидел, что стрелки на железнодорожных часах показывают начало пятого. Четырехчасовой поезд только что отошел, — следующего приходилось ждать до шести. Почти одновременно он заметил Женевьеву, которая спешила к нему с девочкой на руках. Вид у нее был расстроенный.

— Ради бога, прости меня, дорогой, я совсем забыла про время… Меня задержала бабушка, по-видимому, она была недовольна, что я тороплюсь к тебе, и я не смотрела на часы!

Она села рядом с ним на скамейку с девочкой на руках. Марк, улыбаясь, нагнулся и поцеловал дочку, которая потянулась ручонками к его бороде, потом спокойно ответил:

— Подождем до шести, дорогая. Тут тихо, никто нам не помешает, посидим здесь… Тем более что мне надо кое-что тебе сказать…

Но Луизу это не устраивало, ей хотелось поиграть, она перебралась к отцу и прыгала у него на коленях.

— Как она себя вела?

— Паинькой, как всегда у бабушки… Она боится, как бы та не стала ее бранить… Теперь ей хочется порезвиться.

Когда Женевьеве наконец удалось взять девочку к себе, она спросила:

— Что же ты хотел мне сказать?

— До сих пор я не говорил тебе об этом деле, потому что еще не принял решения… Мне предлагают место учителя здесь, в Майбуа, и я дам согласие. А ты как на это смотришь?