Моральное животное - Роберт Райт

Даже кроме вопроса о том, «работала» ли бы викторианская мораль сегодня, есть вопрос о том, оправдывают ли достигаемые ею выгоды её многочисленные специфические издержки. Некоторые викторианские мужчины и женщины ощущали себя безнадёжно пойманными в браке. (Хотя, когда браки кажутся неотвратимыми, а развод — почти буквально невероятным, люди могут меньше обращать внимание на его недостатки). Преобладавшая тогда мораль сделала трудным для некоторых женщин даже невинное наслаждение брачным сексом, не говоря уж о том факте, что многие викторианские мужчины даже не знали про сексуальную чувствительность своих жён. Трудна была жизнь у женщин, которые хотели быть более, чем украшением, более чем "ангелом в доме". Сёстры Дарвина с некоторым беспокойством сообщили ему о двусмысленной и даже сомнительной дружбе брата Эразма с автором Гарриет Мартино, не слишком соответствующей кроткому женскому образу. Из встречи с ней Дарвин вынес такое впечатление: "Она была очень приятна и владела разговором на самые разнообразнейшие темы, учитывая ограниченное время. Я был удивлен, обнаружив насколько мало она уродлива, но как мне кажется, она переполнена собственными проектами, мыслями и способностями. Эразм извинял всё это, утверждая, что на неё не нужно смотреть, как на женщину". Замечания этого рода — одна из многих причин, почему нам не нужно стремиться к возрождению викторианской половой морали в больших масштабах.

Без сомнения, существуют и другие моральные системы, могущие преуспеть в поддержке моногамного брака. Но, скорее всего, любая такая система, подобно викторианству, повлечет за собой реальные издержки. И хотя мы, конечно, можем бороться за этику, которая равномерно распределяет издержки между мужчинами и женщинами (и равномерно, как среди самих мужчин, так и среди женщин), но равное распределение издержек не очень правильно. Мужчины и женщины различаются, и угрозы, которые врождённая часть их психик несёт институту брака, столь же различна. И те санкции, посредством которых эффективная этика сражается с этими угрозами, будут, следовательно, различны для этих двух полов.

Если мы действительно серьёзно относимся к восстановлению института единобрачия, то «битва» явно будет наиболее подходящим словом. В 1966 году один американский ученый, изучая чувство позора, окружавшего сексуальные импульсы викторианских мужчин, обнаружил "прискорбное отчуждение целого класса мужчин от их сексуальности". Он был, конечно, прав насчёт отчуждения. Но насчёт «прискорбности» — это другой вопрос. В другом от «отчуждения» конце спектра находится «потакание» — повиновение нашим сексуальным импульсам, словно это голос Благородного Дикаря, голос, который мог бы вернуть нас к состоянию некоего примитивного счастья, которого на деле никогда не было. Четверть века потакания этим импульсам привело к большим изменениям в мире, среди которых можно назвать распространение безотцовщины, озлобленности женщин, жалоб на сексуальное насилие и домогательства, рост числа одиноких мужчин, увлекающихся порнофильмами при изобилии одиноких женщин.[50] В наше время уже сложнее назвать викторианскую войну против мужской похоти «прискорбной». Прискорбной в сравнении с чем? Может показаться, что Самюэль Смайлс требовал лишнего, когда говорил о жизни, проведённой в "борьбе против искушения низких желаний", но альтернатива, очевидно, не предпочтительнее.

Откуда взялись моральные императивы?

Прорывающийся в этой главе морализаторский тон в некотором смысле ироничен. Да, с одной стороны, новая дарвинистская парадигма предполагает, что любую, столь же «неестественную» институцию, как моногамный брак, трудно поддерживать без сильного (то есть репрессивного) морального давления. Но новая парадигма также оказывает компенсирующий эффект, поддерживая некоторый моральный релятивизм и, может быть, даже прямой цинизм в отношении моральных императивов в общем.

Ближайшее к коренному взгляду дарвинистов суждение о возникновении моральных императивов таково: люди склонны поддерживать такие моральные суждения, какие помогают передавать их гены в следующее поколение (по крайней мере — в нашей родовой среде). Следовательно, моральный императив — неофициальный компромисс между конкурирующими сферами личных генетических интересов, каждая из которых действует так, чтобы формировать мораль в свою пользу, используя любые доступные ему рычаги.

Рассмотрим двойной сексуальный стандарт. Самое очевидное эволюционное объяснение его состоит в том, что мужчины, с одной стороны, были созданы чтобы самим быть сексуально несдержанными, с другой — снижать статус сексуально распущенных женщин ("шлюх") и даже, что важно, те же самые мужчины побуждают тех же самых женщин быть сексуально распущенными. Следовательно, раз мужчины формируют мораль, то они же могут формировать входящий в неё двойной стандарт. Однако при более внимательном изучении оказывается, что это кардинальное мужское суждение имеет естественную поддержку других сфер: родители молодых, симпатичных девочек, побуждающие своих дочерей беречь свою благосклонность к мистеру Райту (то есть — оставаться привлекательными целями для мужской родительской инвестиции) и сообщающие своим дочерям, что поступать иначе — «неправильно»; сами эти дочери, которые, оберегая свои достоинства для высокого претендента, корыстно и морализаторски унижают конкурирующие малопривлекательные альтернативы; счастливо замужние женщины, рассматривающие атмосферу промискуитетности как ясную и настоятельную опасность для их брака (то есть — для продолжения высоких инвестиций в их потомство). Имеет место виртуальный генетический сговор, изображающий сексуально свободных женщин как зло. В то же время имеет место относительная терпимость к мужскому флирту, и не только потому, что некоторые мужчины (особенно привлекательные или богатые) могут сами по себе любить это дело. Но и их жёны, находя уход мужа более разрушительным, чем его простая неверность, укрепляют двойной стандарт.

Если вы соглашаетесь с этим углом зрения на мораль, вы не должны полагать, что они отвечают интересам общества в целом. Они появляются в ходе неформального политического процесса, который, возможно, придаёт дополнительный вес влиятельным людям; не слишком вероятно, что они адекватно представляют всеобщие интересы (хотя возможно, что в обществе со свободой слова и экономическим равенством эта вероятность выше). И нет никаких определённых причин предполагать, что существующие моральные устои отражают какую-то высшую истину, понятую посредством божественного вдохновения или бесстрастного философского исследования.

Действительно, дарвинизм помогает показать контраст между теми моральными нормами, которые у нас есть, и теми, которые мог бы постичь бесстрастный философ. Например, хотя присущее двойному стандарту строгое отношение к женскому промискуитету может быть естественным побочным эффектом природы человека, этический философ мог бы уверенно доказать, что сексуальная свобода чаще бывает нравственно сомнительна в случае мужчины. Посмотрите на холостого мужчину и незамужнюю женщину на их первом свидании. Мужчина с большей, чем женщина, вероятностью будет преувеличивать эмоциональную преданность (сознательно или подсознательно), чтобы добиться секса с помощью этих притворств. И если он его добьётся, то его теплота чувств к ней исчезнет с большей вероятностью, чем её к нему. Это далеко-далеко не жёсткое и прочное правило; человеческое поведение очень сложно, ситуации и индивидуумы очень изменчивы, и представители обеих полов эмоционально взбаламучиваются во всех ситуациях. Однако в качестве объемлющего обобщения, видимо, справедливо говорить, что наугад взятый мужчина причиняет больше боли своим партнёршам краткостью преданных отношений, чем такая же женщина. Пока женщины не спят с уже женатыми мужчинами, их сексуальная распущенность наносит вред другим людям очень косвенно и расплывчато, если вообще наносит. Следовательно, если вы полагаете (как видимо и большинство людей), что причинить другим людям боль, явно или неявно вводя их в заблуждение, безнравственно, то вы должны более осуждать сексуальную несдержанность мужчин, чем женщин.

Во всяком случае, я бы именно так и полагал. Если в этой главе я, как могло показаться, предлагал практику сексуального ограничения женщин, то этот совет не предполагал никакого намёка на обязательность. Это был совет для самопомощи, а не моральная философия.

Это может выглядеть парадоксом: давать дарвинистский совет поощрять сексуальную сдержанность женщин, тупо повторяя традиционное моральное увещевание, и в то же время отвергая моральное осуждение женщин, не следующих этому совету. Но вам пора бы уже привыкнуть к парадоксам, как к части более общего уклона дарвинизма в сторону этики.