Разрешаю любить или все еще будет - Петр Сосновский

вскрикнул и проснулся.

В тот же день я рассказал свой сон матери. Она долго размышляла и, наконец, выдала мне:

— Сынок, что-то у тебя в жизни произойдет? Не знаю, хорошее или плохое. Отец тебя предупреждает. Ты должен быть наготове.

Я, конечно, забыл о предостережении матери. Работа засасывала. Ватуринова не раз обращалась ко мне и говорила о том, что зря мы еще в сентябре не провели нашу встречу выпускников.

— Юрий Александрович ты ведь знаешь, что мы встречаемся всем классом каждый год в сентябре. Я понимаю, что тебе не до того, но теперь самое время. Необязательно наше мероприятие, — она специально не сказала, слово — «праздник» — это было бы неуместно, так как прошло всего ничего после смерти моего отца — проводить с шиком. Можно ограничиться — небольшим столом и доверительными беседами. Я готова для этой цели предоставить свой дом.

— Хорошо, хорошо, — ответил я, — давай проведем. Тянуть не следует.

У меня есть предложение провести вечер у нас на работе. Ты не так часто бываешь на службе. Я понимаю, не готово для тебя помещение, но уж будь добра возьми все на себя и организуй.

Надежда Анатольевна все сделала как надо. Одно, что вызывало неудовольствие не только у нее, но и у меня — это то, что столы были расставлены в непосредственной близости от оборудования, помещений складирования материалов и готовой продукции, а так ничего, терпимо.

Я на том вечере-мероприятии отчего-то расчувствовался и набрался под завязку: на ногах стоял уверенно, но в голове чернота, как в омуте. Меня ухватила Ната и вовсеуслышанье сказала:

— Не беспокойтесь, я о Юрии Александровиче сама позабочусь. — При этом она странно захихикала.

Я невольно подумал: откуда у нее этот идиотский смешок, ведь раньше его не было. Мне так и не удалось встретиться с Евгением и расспросить у него про Нату. За столом она пила изрядно.

Друзья меня оставили ей словно «на заклание». Сопротивляться я не мог, не было сил. Меня одолевала усталость.

Юлия на вечере не присутствовала. Она бы не позволила. Товарищи, мои бывшие одноклассники вмешиваться в мои с Натой отношения не стали.

Я под руку с Кустиной отправился вначале к ней домой, затем намеривался, проводив ее, поехать уже к себе в село.

Мы вошли в квартиру. Она была пуста. Нас никто не встретил.

— Я всех отправила к родителям, — сказала Ната на мой вопрос: «А где девчонки Женя и Лариса?»

Я толканул дверь. Дверь захлопнулась, нет, не закрылась, а захлопнулась, точно мышеловка. Я услышал громкий хлопок, такой, что невольно вздрогнул. Ната бросила меня в прихожей раздеваться, а сама скрылась где-то в комнате.

В тепле я расклеился, меня повело, еще минута, другая и упал бы в угол прихожей. Едва удерживая равновесие, я кое-как расшнуровал ботинки и стряхнул их с ног. Затем я освободился от куртки и пиджака. Тапочки я искать не стал, торопливо шлепая прямо в носках — бросился в туалетную комнату. Она была напротив. Там, я почувствовал облегчение. Струи холодной воды придали мне силы, и я вышел в коридор в несколько приподнятом настроении. Дверь комнаты, в которой находилась Ната, была приоткрыта и глаза помимо моей воли уставились на нее. Движения женщины были мягки и элегантны. Я не мог поверить. Мы выпили много. Она не отставала от меня. Даже способствовала тому, что я напился. Происходящее было не вероятно: не могла она так изящно раздеваться, словно в танце.

Я, глядя на Нату, заметил, как полетело вечернее темно-синее, как ночь платье на кровать необычайно большую и широкую. Туда же отправилась тонкая ажурная рубашка, затем лифчик, наконец, трусики. На меня женщина не обращала внимания. Она как в танце делала свои «па» и все сильнее меня завораживала. Я знал, на сто процентов был уверен, что Ната видит меня.

Цветок — невиданный цветок. Я ошалел от ее наготы и невольно в восторге вскрикнул.

— Ах ты, негодник! — ласково сказала Ната. — Ты, оказывается, подглядываешь. Это не хорошо, — тут же, не одевая белья, она достала из гардероба легкий цветастый халатик и набросила его на себя.

— Я сейчас иду. Да, не смотри на меня так, — сказала Ната, направляясь ко мне, на ходу застегивая пуговицы. — Пошли на кухню, будем пить чай! — захихикала женщина и прижавшись ко мне, взяла за руку и слегка подтолкнула. Мои ноги не шли, отказывались. Я чувствовал тепло ее тела. Оно еще сильнее возбуждало меня. Я весь дрожал. Такого со мной уже давно не было.

— Да ты замерз. — Кустина развернула меня и повела как ребенка в спальню. — Я знаю, что тебе нужно!

Белизна ее прекрасного тела снова резанула меня по глазам. Я уже ничего не мог с собой поделать. Она разрешала мне себя любить. Сбросив халат, женщина упала на кровать. Мои руки не слушались, пальцы запинались. Я весь дрожал. Кустина с хихиканьем наблюдала за моими действиями. Уже после я понял, что был смешон перед нею. Она все это уже проходила. Ей все это было знакомо. Я же был как тот мальчик — несмышленыш. Я ерзал и так и сяк, старался, но мое тело было против, да и, наверное, душа также. У меня в ту злополучную ночь ничего не получилось.

Ната хотела меня удержать, я же отчего то стал вырываться из ее объятий. Убежал я под ее хихиканье, судорожно оделся: кое-как застегнул пуговицы, правда, не все, галстук, как веревка болтался у меня на шее, шнурки тащились по полу, куртку я просто набросил на себя сверху.

Дома я появился далеко за полночь. Мне было противно. Хорошо, что я не попал в какую-нибудь передрягу, а мог ведь, но Бог миловал — пронесло. Правда, возвращаясь огородами от станции, я столкнулся с мужиком. Он меня чуть не забросал мусором, опорожняя ведро.

— Осторожней черт! — буркнул я. — Не видишь, люди ходят.

— Люди спят уже! — ответил мне мужик. Я пригляделся и узнал Гришку-двоечника.

— Ты, какими путями снова к нам забрался? — спросил я у него.

Он во всех подробностях рассказал мне свои злоключения. Выяснилось, что не смог ужиться рядом с отцом. Раньше он его не жаловал. Паренек крутился возле своей бабы Паши и вот сейчас убежал.

— Нет сил. Да, и в городе тяжело, — сказал Гришка. — Здесь у меня дом. Вот навожу порядок, буду у вас соседом. На родине легче! Я уже днем был у тебя, разговаривал с тетей Любой.

— Ну ладно! — сказал я Григорию, — прощай, поздно уже. Я пошел. Если