Ветви терновника - Брюс Федоров

Шаловливый ветер бросился им вдогонку, явно стремясь стать третьим участником намечавшегося праздника, подгребая по дороге ещё уцелевшие кучки оставшейся с осени листвы, и подбрасывал их под ноги Данилы, как бы выстилая перед ним церемониальную дорожку к храму любви. На мгновение тяжёлые облака раздвинулись и, прорвавшийся к замерзающей земле солнечный луч, коснулся вершин понурых засыпающих деревьев, пробежался по парковой алее и наконец, нашёл то, что искал, удобно устроившись на пылающих от возбуждения лицах влюблённой пары.

Данила и Элизабет, обнявшись, вышли из парка, где за срезом ворот всё так же грохотала и ярилась неумная Москва. По-прежнему взад и вперёд метались её неугомонные жители, где каждый был сам по себе и сам за себя. Все вместе эти люди составляли могучую силу, вращавшую циклопические жернова механического сердца огромного мегаполиса. И всё же, среди нагромождений из бетона, стали и громоздких инфраструктурных конструкций, созданных человечеством для собственного закабаления, робко, но неодолимо, пробивался к свету трогательный и нежный цветок молодой любви.

– Дверь, дверь закрывайте, – прогремел мегафонный вахтерский голос в вестибюле подъезда дома по улице с ярким и вызывающим названием Коровий вал, – я, что ли должна за вами двери закрывать? Здесь вас за день тысяча пройдёт, а я одна.

Разогретое докрасна электрическим обогревателем лицо сменной вахтерши тёти Вали выражало крайнее недовольство.

– Уже, поди не лето, а декабрь, понимать надо, – продолжал бурлить, выплёскивая дежурные наставления, хриплый мегафон, – напустят холода, а не думают, что у других может быть ревматизм, а то и артрит. Бестолковые.

Уже давно скрипучий лифт запустил юношу и девушку в своё железное чрево и унёс куда-то наверх, а сердитая вахтёрша всё никак не могла угомониться в своей прозрачной клетке за плексигласовым стеклом. Кряхтела и жаловалась на нескладную жизнь и одолевавшие бесконечные возрастные болячки. Быстро прошло время, улетели, унеслись вслед за сорванными листками календаря невозвратные года. Ушла, покинула усыхающее тело звонкоголосая молодость. Забыла тётя Валя как сама была весёлой неудержимой девушкой и умела радоваться жизни и людям, прощая их ошибки и нелепости.

Как славно оказаться в квартире одному, да ещё вместе с дорогим тебе человеком. Нет любопытных, но таких докучливых родителей; где-то далеко остались говорливые суматошные друзья, всё замечающие, всё комментирующие, готовые судить да рядить любого и по любому поводу, лишь бы прослыть знающими и значимыми в своём окружении.

Как всегда, в квартире Элизабет было хорошо и уютно. За окном скрёбся по стеклу лёгкий ночной морозец. Настольная лампа, прикрытая колбой тёмно-зелёного абажура, неярко мерцала неровным светом. Девушка забралась на диван, подобрав под себя ноги, и как кошка затихла в самом дальнем его углу, явно вознамерившись укрыться в раскинувшейся по комнате тени. Воцарилась та удивительная тишина, когда слова кажутся лишними и не должны разрушить постепенно возникающее очарование другим человеком.

Не произнося ни слова, Данила подошёл, опустился на одно колено и стал покрывать любимое лицо лёгкими поцелуями: вначале щёки, лоб, нос, полуопущенные веки, а когда добрался до полуоткрытых припухлых и немного вывороченных губ, жадно прильнул к ним. Затем глубоко выдохнул, просунул руки под колени девушки, без труда поднял её и понёс в соседнюю комнату, где располагалась просторная двухместная кровать.

«Это счастье, – голова Данилы раскалывалась от нахлынувшего на него волнения, – такого не может быть. Не так сразу. Разве я заслужил право обладать этим неземным существом? Нет, это, конечно, глупые мысли. Сейчас они совсем не к месту. Только мешают мне. Или может быть всё не так однозначно, и они нужны именно в этот момент, чтобы сдержать мою страсть и усмирить грубые мужские порывы. Сейчас допустимы ласка, чуткость и внимательность. Только они могут стать верными проводниками к её сердцу».

Данила стоял и не мог оторваться от созерцания обнажённого женского тела, в котором было столько естественности, манящей незащищённости и явственного ожидания. Элизабет откинула на подушку голову, и роскошные золотистые волосы сомкнулись на её груди, оставив открытыми лишь вызывающие бугорки розовых сосков. Выражение лица девушки изменилось. Сейчас это не было лицом шаловливого подростка. Исчезло озорство, тревога и озабоченность. Теперь через полуприкрытые длинными черными ресницами глаза на юношу был устремлён словно через века взгляд древнего как мир женского призыва. Элизабет протянула Даниле руку, как бы предлагая ему преодолеть самого себя, и стряхнуть сковывавшие его покровы зачарованности.

Данила наклонился и с неудержимой страстью стал целовать её вытянувшееся расслабленное тело, стараясь не пропустить ни одной притягательной выемки и ложбинки. Потом вернулся к губам девушки и крепко прижался к ним, стараясь поймать нежный и игривый язычок подруги. Его атлетическое тело напряглось, выпячивая бугры мускулов.

На мгновение качнулось вперёд и остановилось, словно упёршись в невидимую преграду. Лицо Элизабет исказила лёгкая гримаса как от внутреннего болевого спазма, а белые ровные зубы прихватили нижнюю губу. Девушка ещё плотнее прильнула к своему партнёру и, как бы помогая ему, обхватила своими ногами его корпус и почти неслышно застонала. Что-то дрогнуло внутри Данилы, напряжение достигло своего пика. И вдруг, словно электрический разряд пронзил всё его тело, и он стал погружаться в жгучие сладостные ощущения.

Этот день, а вернее ночь стала закладным камнем в дальнейшей судьбе Данилы Бекетова. До рассвета было ещё далеко, когда он решил стряхнуть остатки сна, которого, впрочем, и не было, а были лишь короткие промежутки отдыха между очередными всплесками страстного желания вновь и вновь обладать любимой. Оказавшись в душе, Данила с наслаждением подставил лицо под прохладные струи воды, с наслаждением ощущая, как они разбежались по всему его телу, вселяя бодрость и снимая накопившееся за последние часы напряжение и лёгкую усталость. Обернувшись белым ворсистым полотенцем, он прошёл на кухню, включил приёмник, и, настроившись на музыкальную волну, приглушил звук, и стал разогревать оставшийся со вчерашнего вечера кофе. На душе было покойно.

Никогда прежде он не испытывал чувства такого естественной сопряжённости с этим миром. Данила даже самонадеянно подумал, что стал лучше понимать, для чего нужна жизнь, в чем её смысл, и своё предназначение в ней. Сердце наполняла не просто благодарность подруге, подарившей ему сладостные моменты, и даже не естественная для каждого мужчины гордость, сумевшего покорить женщину и добиться права обладать ею. Нет, не только это. Теперь Данила испытывал нечто большее, то, что можно назвать чувством ответственности за самого дорогого ему на этом свете человека, которого он должен оберегать от невзгод и защищать всеми своими силами.