Ветви терновника - Брюс Федоров

Глава IV

Где живёт любовь?

Часть I

Там где хорошо двоим, третьему делать нечего

Промозглое начало декабря далеко не самое романтичное время в Москве. Уже хочется большого пушистого снега, который укрыл бы безликие серые улицы, а заодно и крепкого мороза, чтобы он сковал безобразную оставшуюся с осени грязь. А там глядишь Новый Год и весёлые праздники не за горами, после которых и до весны рукой подать.

Был рядовой будний день и потому город ревел моторами тысяч автомобилей, скрипел тормозами, грохотал и лязгал трамваями и поездами метро. И только на территории городских парков ещё встречались любители уединения и искатели убежища от городского шума. Одним из таких оазисов тишины в центре московской толчеи является, несомненно, Парк культуры имени А. М. Горького, который чудесным образом объединяет в себе неброское изящество Нескучного сада, многочисленные прогулочные дорожки, пруды и фонтаны, встроенные в ожерелье вальяжной и сонной красавицы Москвы-реки.

По одной из его парковых аллей неспешно шла пара, которая о чём-то оживлённо разговаривала, много смеялась и щедро улыбалась случайным прохожим, не обращая внимания на хмурый и ненастный день. Им было хорошо друг с другом. Замечательно, что на алее почти никого не было. Забавно, что нависшие мешковатые тучи временами одаривали их брызгами холодного дождя вперемешку с мокрым снегом. Здорово, что под ногами хлюпала студенистая кашица, а пронизывающий ветерок настойчиво пытался забраться за шиворот и холодил розовеющие щеки.

– А я люблю путешествовать, – старался развлечь свою спутницу Данила. – Был в Средней Азии, на Урале, сплавлялся по бурным рекам Сибири и даже побывал на острове Шикотан. Это на Дальнем Востоке. Места необыкновенные, нетронутые. Там хорошо, привольно. Это другой мир.

– А кем же ты хотел бы стать? – спросила девушка, – может путешественником?

– Ещё не знаю, – как-то отстранённо произнёс Данила, – люблю приключения с детства, наверное, потому, что увлекался книгами Майн Рида, Фенимора Купера, и конечно, моего любимого Джека Лондона. Я всегда хотел походить на его мужественных героев. А, кроме того, у меня есть родной дядя Влад. Я его и видел-то пару раз, но он необыкновенный человек. Я помню его рассказы, и мне кажется, что нет такого дальнего уголка на земле, где он не побывал. Я точно не знаю, какая у него профессия, но думаю, что он географ. А у тебя есть мечта?

– Конечно, как и у всех, – отвечала Элизабет, – мне нравится изучать мировую экономику, иностранные языки, знакомиться с людьми из других стран, но больше всего, я увлекаюсь рисованием. У нас в Германии много красивых мест. Я люблю рисовать с натуры. Ты видел мои берлинские этюды. Но особенно мне нравится Бавария и долина Рейна. Я как-нибудь покажу, если ты захочешь, мои зарисовки этих мест.

– Конечно, хочу. Германию я не знаю, но когда-нибудь посетить хотел бы.

– А что говорят, твои родители? – поинтересовалась девушка.

– Они уверены, что я пойду по стопам отца, и стану или дипломатом, или внешнеторговым работником. У нас это семейное. Недаром я заканчиваю МГИМО. А разве ты не хочешь работать в МИДе Германии?

– Не знаю, – задумчиво произнесла Элизабет, – Теперь мне трудно сказать. Я ведь родилась в другой Германии, социалистической, а теперь это ФРГ. Там другие законы и правила приёма на работу. Полагаю, что для таких как я, выходцев из бывшей ГДР, доступ в государственные учреждения закрыт или существенно ограничен.

– У меня идея, – воскликнул Данила, радуясь тому, что нашёл решение, как удержать девушку в своей жизни, – ты можешь остаться в Советском Союзе, или поступить в аспирантуру нашего института. А если, не хочешь, то можно работать, скажем, в Институте Европы, нашей академии наук. Я попрошу отца, он наверняка поможет.

– Может быть, это и не плохая идея, и спасибо тебе за эти слова, – в голосе Элизабет, явственно прозвучали грустные нотки, – но я тебе уже говорила, что родителей оставить не могу. Здоровье у отца слабое. Поэтому я, может быть, поступлю на курсы интерьерного или архитектурного дизайна. Меня приглашают в Академию моды и дизайна в Гамбурге. Немного далековато от Берлина, но не так далеко, как от Москвы, и главное, то, что с дипломом немецкой академии я могу рассчитывать на место работы. Тогда материально буду поддерживать семью. А сейчас, в декабре, я должна досрочно сдать госэкзамен и дипломную работу в МГИМО, ну а диплом мне вышлют в Германию. Конечно, в июне следующего года я хотела бы приехать в Москву и лично получить его, но не знаю ещё. Жизнь покажет.

– Значит у нас, то есть у меня, есть только месяц? – хрипло, чуть запинаясь, промолвил Данила.

– Меньше месяца, – спокойно ровным голосом произнесла Элизабет, – я должна уехать в Германию 22 декабря, чтобы встретить Рождество со всей семьёй. У нас традиционные привычки, можно сказать патриархальные. Мне очень жаль.

Молодые люди остановились и повернулись друг к другу. Данила взял Элизабет за плечи и стал пристально всматриваться в её изумрудные заблестевшие как драгоценные камни глаза, словно хотел увидеть в них своё будущее или запомнить их навсегда. Потом наклонился к запрокинувшейся голове девушки и стал вначале осторожно и медленно, а затем всё более часто и жадно целовать её горячие щёки. Затем, еле сдерживая кипевшее в нём желание, легко как плюшевую куклу подхватил Элизабет на руки и прижал её к себе. Капюшон парки девушки раскрылся, рассыпая шелковистые белокурые волосы, и лицо прижалось к обнажённой шее юноши. Данила почувствовал неизъяснимый прилив щемящей теплоты и нежности к этому удивительному существу, которое держал и не хотел выпускать из своих рук. Стремясь не причинить любимой боль своими объятиями, он понёс её на своих сильных руках по пустынной парковой аллее, всё более ускоряя шаг. Иногда юноша, впрочем, останавливался, чтобы закружиться от избытка переполнявшего его чувства.

Шаловливый ветер бросился им вдогонку, явно стремясь стать третьим участником намечавшегося праздника, подгребая по дороге ещё уцелевшие кучки оставшейся с осени листвы, и подбрасывал их под ноги Данилы, как бы выстилая перед ним церемониальную дорожку к храму любви. На мгновение тяжёлые облака раздвинулись и, прорвавшийся к замерзающей земле солнечный луч, коснулся вершин понурых засыпающих деревьев, пробежался по парковой алее и наконец, нашёл то, что искал, удобно устроившись на пылающих от возбуждения лицах влюблённой пары.

Данила и Элизабет, обнявшись, вышли из парка, где за срезом ворот всё так же грохотала и ярилась неумная Москва. По-прежнему взад и вперёд метались её неугомонные жители, где каждый был сам по себе и сам за себя. Все вместе эти люди составляли могучую силу, вращавшую циклопические жернова механического сердца огромного мегаполиса. И всё же, среди нагромождений из бетона, стали и громоздких инфраструктурных конструкций, созданных человечеством для собственного закабаления, робко, но неодолимо, пробивался к свету трогательный и нежный цветок молодой любви.