А любви не меняли - Алиса Ханцис

не умеешь. Но Соня отказалась наотрез: свое корыто разбивай, я только кредит выплатила. Правда, поучи меня ты, Мосс, – Илай подхватил идею с неожиданным энтузиазмом и так же резко поник, стоило мне сказать, что я не смогу, у меня не хватит терпения. Дара с тобой позанимается, если хочешь. Я понимаю теперь, что был порядочным мудилой, но тогда мне казалось, что я действую из лучших побуждений, что я сам знаю, в чем моя педагогическая мощь.

Свой рабочий день, чьи временные границы были крайне расплывчаты, я всегда начинал с дыхательной гимнастики, за которой следовала череда упражнений для связок и дикции. Я знал, что Илай часто слушает меня и, должно быть, уже выучил наизусть все эти «абстракции» и «обструкции», «Невелик бицепс у эксгибициониста» и леденящие душу истории про то, как макака коалу в какао макала. Иногда я занимался в студии, но чаще всего у себя в спальне, где было больше воздуха. Как-то раз я нарочно прервался и вышел на балкон. Илай, разумеется, был там – на сей раз без сигареты: очевидно, такое прикрытие ему было уже ни к чему, да и сигареты надо экономить, не стрелять же у меня. К чести своей, курил он редко и зависимости, судя по всему, не имел. Я сказал весело: ага, подслушиваешь, и позвал его внутрь. Хочешь, будем вместе делать зарядку? Это несложно, если начинать потихоньку. Попробуешь? Он нахмурился и покачал головой. Ну представь, что это игра. Я набрал воздуху и выдал басом преувеличенно густую и шумную «убаубу». Теперь ты. Он посмотрел на меня, как на идиота. Да что же ты такой серьезный, Илай? Так нельзя, тебе же не сто лет. Ладно, давай серьезно. Когда я произношу «уба-уба», у меня включается всё, что ниже горла – трахея, легкие, далее везде. В тембре голоса усиливаются низкие частоты, и он становится глубже. Голимая физика, ты же учил физику в школе? А пользы от этого больше, чем от накаченных мышц. Кто умеет говорить, того будут слушать, и это очень пригодится в жизни. Кстати, заикание тоже можно вылечить.

– А тебя оно напрягает?

Я растерялся.

– Да нет же, не во мне дело. Тебе самому было бы легче.

– Легче что?

Значит, перспектива владеть умами слушателей его не привлекает. Я вздохнул. По-своему он был прав, ведь мы понимали его. А остальным миром он, по-видимому, интересовался мало.

– Ну хорошо, проехали. В конце концов, не всем быть ораторами. Есть еще язык тела и всё такое. Ты ведь занимался балетом, правда?

– Уже не занимаюсь.

Он произнес это таким тоном, будто ему было знакомо слово «плеоназм». Ясно же, что он больше не занимается балетом и что мой вопрос не выражал ничего, кроме бессильной попытки сгладить неловкость. С какой стати я решил, что он будет общаться со мной исключительно на моих условиях, делать то, что я считаю для него полезным?

Всё это я понимал, но мне всё равно было обидно, словно он отнял у меня поворот сюжета, который так трогательно смотрелся бы в книге. Читатель рыдал бы над сценами, где мальчик-потеряшка, вскормленный тремя мудрыми наставниками, преодолевает свой недуг и начитывает со мной главки из «Книги джунглей» по ролям. Увы, этому не суждено было сбыться.

Иногда – в ненастные дни, когда все дела переделаны, или в душные летние вечера, когда только и остается что сидеть под кондиционером на первом этаже – мы с Соней доставали из шкафа настольные игры. Позже мы стали играть втроем, но только с появлением Илая это развлечение обрело истинный смысл. Картонная доска теперь сводила нас вместе так же, как совместная трапеза. Только с появлением Илая игра стала ритуализироваться, и эти ритуалы свято соблюдались – как в детстве. Лежбище котиков накрывалось пледом, чтобы кубик не закатился в щель между двумя диванами. Мы рассаживались в одном и том же порядке, Илай сворачивался калачиком на боку, подперев голову рукой, и в процессе игры постепенно дрейфовал вдоль дивана, пока не упирался локтем в мое колено. Играли мы обычно в «Монополию» или, если хотелось просто отдохнуть, в «Змейки и лесенки». Сам я больше всего любил «Скрэббл». Это была единственная игра, которая давала мне почувствовать себя царем горы. Никто не знал больше слов, чем я. Зак, вероятно, знал больше, но с ним мы никогда не играли. А уж мой брат и вовсе делался на моем фоне лузером. Тони, с его рельефным татуированным телом, с его темными очками и мотороллером (я был сутулым страдающим подростком, а он был похож на итальянского гангстера, черноглазый красавчик, выбритый до синевы), Тони, с его образцовой семьей (трое детей, жена врач, дом на второй линии от моря), с его карьерой в автобизнесе – он превращался в жалкого червяка, когда садился со мной за игровую доску. Наверное, поэтому он не делал этого уже больше двадцати лет.

В этот раз я настоял на «Скрэббле»: пусть парень немного потренирует мозги. Я доверил ему подсчет очков, и он подошел к делу очень ответственно: расчертил листок и заполнил его своим аккуратным почерком, вписав имена играющих в алфавитном порядке. Вид его нечесаного затылка и торчащих под футболкой лопаток наполнил меня смесью нежности и тоски. Я остро представил, как буду скучать по нему, когда он уедет. Наверное, поэтому играл я невпопад, позволяя Соне, а затем и Даре взять над собой верх. Я дошел до того, что стал подсказывать Илаю, снова и снова перебиравшему свои фишки: а вот это что? – я потеребил я его за волосы. Не подходит, сказал он. Другое слово, Илай. Как это еще называется? «Ло...» Ну локон же. Точно, согласился он без обиды. Я забыл. Чей теперь ход? Дара шевелила губами, повторяя загадочное «стр» – и дальше две пустые клетки, а потом «а». Не знаю, качала она головой, только русские слова идут на ум. Струна. Страна. Страда. Это по-итальянски, заметил я. Страда – дорога. А по-русски что это? Сельхозработы какие-то, сказала Дара. Но корень многозначный, используется в слове «страдание». Эй, сказал Илай, заметив телефон в Сониной руке, не гуглить. Я не гуглю, отмахнулась та, я читаю про страдание. Она мухлюет, Мосс. Он ловко извернулся, подогнул руку, которой подпирал голову, и я ощутил его затылок у себя на колене и увидел широко распахнутые мне навстречу прозрачные глаза. От неожиданности я, кажется, дернул лицом – непроизвольный тик, я так испугался, что девушки догадаются,