Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

ответить, но Снефрид их опередила:

– Больше ничего не было.

Арнэйд хмыкнула, потом спросила:

– У тебя же есть какой-то короб с собой?

– Вон там. – Снефрид кивнула на лавку у двери, куда Свенельдовы отроки принесли запертый ларь с ручками и несколько коробов. – А еще у меня есть два человека, Мьёлль, она моя рабыня, и Лунан, он вольноотпущенник. Я видела, их уже покормили, но их тоже нужно куда-то уложить.

Немолодая пара, оба лет сорока на вид, сидели возле поклажи, женщина уже дремала.

– Да ты богатая женщина! Пойдем, я покажу тебе… где что! Талвий, сделай госпоже постель возле моей и найди вон для тех двоих место в кудо!

Между дверью и очагом располагался широкий помост, на котором спали малые дети и две служанки; на ночь его отделяла занавеска, а днем ее сворачивали и забрасывали на веревку, чтобы на помосте можно было сидеть. В домах победнее под этим помостом зимой обитали куры, козлята, ягнята, но у Дага для живности имелся хлев с сеновалом. Двоих самых младших Ошалче брала к себе на лежанку, в другом углу дома. Старшие дети Дага спали на полатях, расположенных над помостом и тоже защищенных занавеской от света и дыма очага. «Спать наверху» было мечтой всех малых детей, но их туда не пускали, опасаясь, что во сне свалятся вниз, и засовывали их туда только днем, если в доме собиралось много народу и они путались под ногами. Там же на полатях, пока Виги не было дома, устроили и Снефрид.

Когда наконец в избе погасли огни и все угомонились, Арнэйд не сразу смогла заснуть. От обилия новостей и разнородных чувств кружилась голова. Удивление, потрясение, дурацкая болтовня, хохот… Святы-деды, да она невесть сколько не слышала, чтобы Арни так хохотал! С детства! Погибший Годред – вспомнилось его лицо с тремя красными шрамами, каким она видела его год назад… Ожидаемый к весне Свенельдов сын… Оживленно блестящие, широко раскрытые глаза Арнора, его легкое заикание – знак волнения, и при этом теплая улыбка на губах… Жесткий взгляд желудевых глаз Свенельда, где сверху равнодушие, а в глубине – застарелая тоска… Все это проносилось в сознании вихрем разнородных чувств, ничего не давая осмыслить толком. Арнор еще сидел возле очага со Снефрид, полушепотом рассказывая ей, как погиб Ульвар. Арнэйд хотела дождаться их, но не заметила, как заснула – уж очень ее вымотали хлопоты и волнения предыдущих суток.

Проснулась она от легкого шепота – Арнор уже лежал с одной стороны от нее, ближе к краю, Снефрид с другой – у стены, но она не успела услышать, что они сказали друг другу на прощание. Все затихло. Снефрид, судя по ровному дыханию, заснула быстро: за время своего путешествия она привыкла легко засыпать в незнакомом месте, было бы сухо, тепло и безопасно. Арнор осторожно перевернулся с боку на бок. Арнэйд чувствовала: в этот вечер для них многое изменилось и даже сами они изменились, только еще не понимала – как.

Глава 3

Утром Арнэйд с привычной осторожностью, чтобы никого не разбудить, выбралась с полатей и пошла к лохани умываться. Сзади послышался шорох; обернувшись, она увидела, что Снефрид тоже спускается.

– Тебе еще рано вставать! – прошептала ей Арнэйд. – Я пойду поднимать служанок – пора идти доить, сбивать масло и делать сыр. Я тебе скажу, когда еда будет готова.

– Я пойду с тобой! – Снефрид прикрыла рукой зевающий рот и отвела от глаз длинную прядь светлых волос. – Я все умею – и доить, и сбивать. Неужели я проделала такой долгий путь, чтобы тут разлеживаться? Да и не могу я оставаться там наедине с мужчиной, – деловито добавила она, будто подчеркивая, что для женщины в ее положении доброе имя – это все.

– О-о, ну что ты! – протянула Арнэйд. – Да разве Арни стал бы…

– Дееевушки… – донесся с полатей тихий сонный призыв. – Куда вы ушли, с вами было так тепло…

Обе невольно фыркнули от смеха – так удачно эти слова вписались в их краткий разговор.

– Возьми наши одеяла, – шепнула Арнэйд брату и пошевелила Вирбику, спавшую на подстилке возле очага: той полагалось следить за огнем, чтобы не остыл к утру весь дом.

Арнор со вздохом сгреб обе их подушки, будто хватал в объятия два теплых тела, и уткнулся в них лицом.

Когда девушки, уже одетые, шли через темный заснеженный двор к кудо, где жила челядь и по большей части готовилась пища, Снефрид спросила:

– А сколько лет твоему брату? Вот этому.

– Двадцать три зимы. Он на год старше меня.

– На вид как будто немного больше…

– Это после того похода. Они оба после похода стали выглядеть старше.

– Он так и не женился?

– Так и не… Ты знаешь про Илетай? – Арнэйд повернула к ней голову, придерживая у лица край большой шерстяной шали – слегка мело.

– Конечно, я знаю про Илетай, – усмехнулась Снефрид.

– Ах, да! Я все забываю, что это у нас ты первый день, а в Хольмгарде ты просидела чуть ли не полгода и знаешь его куда лучше, чем я. И, пожалуй, Илетай ты знаешь лучше, чем я! Мне ведь никогда не приходилось жить с нею бок о бок! Нет, он больше не хотел жениться ни на ком, – помолчав, Арнэйд вернулась к тому вопросу. – Я даже волновалась…

– О чем?

Они уже вошли в темные сени. Арнэйд остановилась в колебаниях: сказать, не сказать? Едва ли стоило говорить о столь тонком семейном деле с чужой женщиной, однако Снефрид с ее бодрой осведомленностью внушала Арнэйд такое доверие, что вспоминались давние дни рядом с матерью.

– Ну… Ты, может быть, слышала… что мать Илетай, старая Кастан, творила чары, чтобы помешать Арни жениться на ней… На Илетай, конечно, не на Кастан.

– О, я знаю! – Снефрид в темноте взяла ее за руку, и в ее голосе звучало живое сочувствие, выдававшее понимание, почему Арнэйд так волнуется в разговоре об этом. – Вы знали, что старуха его испортила?

– Сначала нет. Я только заметила, что пропала одна его рубашка, и они сказали, что он ее искал и не нашел как раз тогда, когда они собирались свататься…

– Эту рубашку выкрала одна девчонка, служанка Кастан. Кто бы на нее подумал, она свободно шныряла в гостевом доме среди дружины. Старуха приказала ей. И на эту рубашку они навели чары, чтобы лишить его воли и подчинить воле Кастан. А когда Илетай уходила из дома, она приказала девчонке весной, как вскроются реки, тайком достать рубашку из того угла, где старуха ее зарыла, развязать рукава и бросить в текучую воду. Это уничтожило чары. Илетай не знала, сделала ли девчонка это, но наверное, да, она сама неплохо относилась к вам и помогла Илетай бежать.

– Это тебе рассказала Илетай?

– Конечно. Да в Хольмгарде все эту сагу знают.

Арнэйд помолчала, осмысливая услышанное. Кто бы подумал, что разгадка этого нехорошего дела придет к ней с чужой женщиной, приехавшей аж из Свеаланда!

– Да, наверное, она так сделала, – пробормотала Арнэйд. – Это Алдыви, дочь Хравна-кузнеца. Велерад потом рассказывал, что она помогала им. Весной Арни повеселел, уже не был таким скучным. Как раз когда вскрылись реки. Значит, потому что чары в это время разрушились. А мы думали, его так развеселил близкий поход. Они же ушли в Хольмгард почти сразу, как сошел лед и стало можно плыть. И он ведь там видел Илетай… Но она ему ни слова обо всем этом не сказала.

– Конечно, не сказала. Как же она могла в глаза человеку рассказать, что помогала его испортить? Да еще и в благодарность за то, что он ее полюбил! И мать ее тогда была жива, и если бы появились свидетели, то можно было с нее спросить ответа за злые чары… – Снефрид помолчала и добавила. – Это еще не все.

– Что еще? – Облившись холодом от испуга, теперь Арнэйд схватила Снефрид за руку.

– Эти чары предназначались вовсе не Арнору.

– А кому?

– Свенельду, конечно. Это его старуха считала самым опасным своим врагом. Его она хотела подчинить. Но Илетай приказала той девчонке, Аль…

– Алдыви. Или Альвинн, ее так зовет отец.

– Так легче запомнить. Илетай приказала ей взять рубашку не Свенельда, а кого-нибудь другого. Чтобы сбить чары со следа, понимаешь? Старуха делала наговор на имя Свенельда, не зная, что держит рубашку другого человека. Может быть, рубашка Арнора попалась ей случайно, могла быть и другая. Из-за этого чары вышли ослабленными. А у Свенельда была хорошая защита. С ним ничего и не случилось, кроме дурных снов. Он даже не знал,