Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918 - Дмитрий Станиславович Парфирьев

единомышленнику и стрелец А. Дидык, находившийся в Устилуге на Волыни, – в Устилуг, писал он, приехало то ли шесть, то ли восемь учителей-поляков, и они уже разъезжаются по селам, а «наших» – ни одного[862]. В церковных кругах беспокоились, что на Волыни не хватает священников, так как православное духовенство покинуло регион[863]. Стрельцы и сами признавали, что часть местного населения относится к ним настороженно. Некоторые писали Б. Заклинскому, автору букваря для волынских детей, что в учебниках не стоит педалировать деятельность стрельцов[864].

В самой Австро-Венгрии украинское движение продолжало распространять свое влияние: в начале 1917 года при поддержке ВУКС в Вене открылись курсы для неграмотных, желающих научиться писать по-украински[865]. Многочисленным беженцам централизованно помогал Украинский краевой комитет вспомоществования: письма в комитет отправляли, среди прочих, бывшие узники Талергофа и их родственники[866]. Работа велась и в госпиталях: в письмах раненых военнослужащих встречаются обороты типа: «Тяжкий враг господствует в дорогих нам сторонах и готовится сделать из Украины Московщину»[867]. Украинские политики добивались создания отдельной организации для восстановления восточной части региона, состав сотрудников которой будет пропорционален этническому составу населения этой части Галиции[868], а также требовали освобождения от воинской обязанности преподавателей-украинцев[869].

Украинская общественность ждала от политической верхушки ужесточения риторики. В начале июня 1917 года съезд украинских студентов потребовал от депутатов «отчетливо и без политических спекуляций» заявить, что украинский народ по обе стороны фронта стремится к полной государственной независимости и объединению всех украинских земель или по крайней мере к «как можно более широкой национально-территориальной автономии в границах существующих государств»[870]. Речь шла обо всех «территориях, которые стонут под беспримерным польским и мадьярским игом, а именно Венгерской Украине, Холмщине, Подляшье, Волыни и Галичине с Буковиной»[871]. Схожие требования озвучило студенческое общество «Сечь»[872].

Революция в России давала украинцам Австро-Венгрии надежду не только на сближение с «братьями» из России, но и на завершение войны. Географ С. Рудницкий грезил о походах в горы: «Ох, кабы уже эта война закончилась, и человек мог снова взять молоток и компас в руки и рвануть в Карпаты!»[873] Учитель из Перемышля М. Галань просил А. Барвинского посодействовать назначению его директором школы, рассуждая, что «война наверняка продолжаться не будет[,] закончится, поэтому теперь я бы хотел, чтобы можно было вместе с женой стабилизироваться»[874]. Однако война продолжалась, и все воодушевляющие галицийских и буковинцев украинцев события по ту сторону границы происходили без их участия, что влекло за собой, с одной стороны, «всеобщую апатию»[875], с другой – «большой подъем и надежды»[876]. «События за границей, деятельность нашего митрополита – подняли наш дух. В самом деле не верится, что все это правда…» – признавался глава одной из местных ячеек УНДП в письме Е. Олесницкому[877]. Украинец из Тернополя вспоминал, что в июле 1917 года, встречая войска Центральных держав, они уже не испытывали прежнего «австрийского патриотизма»: «На востоке, после революции, создавалась наша власть, и это мы видели своими глазами и пережили за последние пять месяцев; вырисовывались большие надежды, и наши симпатии склонялись к ним. Мы становились меньшими австрийцами и большими украинцами-соборниками»[878]. «Когда наступила революция в России и сокрушение царизма, мы оборачивали наши глаза больше на восток, к Киеву, а не к Вене», – свидетельствовал другой мемуарист[879].

С воодушевлением на происходящее реагировали УСС. Утратив врага в лице царской России, многие стрельцы потеряли смысл сражаться в рядах австро-венгерской армии. 24 мая 1917 года на собрании офицеров УСС подавляющее большинство высказалось за немедленное расформирование легиона. Сторонники сохранения легиона обратились за поддержкой к политическому руководству, и 24 июля на совместном совещании членов УПП и УБУ в Вене формирование было решено не распускать с учетом его символического значения[880]. Но многие видные деятели УСС отказывались от дальнейшего участия в жизни легиона. Среди них был и Р. Заклинский. 9 августа 1917 года он писал брату: «Меня заочно избрали в Центральную управу УСС (то же самое, что прежде „Боевая управа УСС“), но я сразу отказался, потому что не признаю смысла существования УСС»[881]. Боец УСС В. Киприян, поддерживая Заклинского, заверял его, что эту позицию разделяет «подавляющее большинство»[882].

Как вспоминал один из бывших сечевиков, события на Поднепровской Украине «перерождали стрельцов, наполняли гордостью, делали их более чувствительными к пренебрежительной политике по отношению к нашему народу в Галиции»[883]. Эти настроения подкреплялись слухами о невиданном размахе украинского движения в России. «Каждый украинец от простого солдата до высших генералов с таким воодушевлением горит работой. И такая сознательность среди них», – пересказывал один из стрельцов услышанное от жителей Черткова и Бучача[884]. К осени 1917 года настроения сечевиков, включая офицеров, стали, по словам одного из стрелецких командиров Дмитрия Палиева, «единодушно антиавстрийскими». Сам Палиев выступал за переход УСС через границу и их переподчинение Центральной Раде[885]. С конца 1917 года среди УСС фиксировались первые случаи массовых дезертирств. Только в феврале 1918 года ряды легиона самовольно покинули 60 стрельцов[886].

Единственными западными украинцами, которые в ту пору могли посетить Украину, были лица, административно сосланные вглубь Российской империи во время оккупации Галиции и Буковины. После Февральской революции последние получили возможность перебраться на родину, но многих тянуло на Украину[887]. В. Охримович из сибирской ссылки поехал в Киев и остался там, несмотря на материальную нужду[888]. Пленные, ограниченные в передвижении, следили за «живым народным пробуждением на Украине» из газет и с нетерпением ждали возможности поехать туда и включиться в процесс[889]. Стрелец Н. Загаевич эзоповым языком писал из плена: «Наша мать переживает теперь тяжелые минуты – и это нас очень тревожит, – потому что помочь никак нельзя, и мы, повесив головы – ждем. Кажется, что операция необходима»[890]. «Украина воскресает! Поздравляю Вас с воскресением свободы! Казацкие сыны появились на свет! Заговорил украинский Иерусалим!» – делился впечатлениями другой пленный, учитель по фамилии Максимец[891]. Галичанин Величко, которому, в отличие от двоих предыдущих, повезло воочию наблюдать революционные события в Киеве, с восхищением описывал увиденное: «Киев – это наша гордость[,] вся заграничная Украина надежда и гарантия лучшей доли. Какая там всюду работа! Как чудесно прежде всего организуется наше крестьянство. […] Широким руслом плывет там наша жизнь»[892]. В другом письме читаем: «То, что происходит на Украине, поднимает дух. Польше не даемся,