Тайны гор, которых не было на карте... - Анастасия Вихарева

— Ну вот, обратной дороги у нас нет! — грустно подытожила Манька, немного испугавшись, что было бы, если бы она повернула назад. — Слава Богу, что мы не туда…

Очевидно, Борзеевич думал о том же.

— А у нас ее и не было! — слегка удивленно произнес он, став лицом белее снега.

Оба разом примолкли.

Идти по горам было тяжело. Манька ненавидела и себя, и Дьявола, когда поднялись на вторую вершину и увидели гору еще выше, и еще круче. Она совсем не обрадовалась и горестно вскрикнула, как раненная птица, схватившись за сердце. Борзеевич побледнел и потрясенно застыл с открытым ртом — тогда как Дьявол немедленно поздравил их обоих с покорением второй вершины, пожав им по очереди руку, и пока они молча взирали на новую беду, вскипятил чаю, разливая по кружкам.

Проходили в день не так уж много, если мерить расстояние километрами. Но тот же Дьявол утверждал, что многие альпинисты еще меньше проходят. Потихоньку набирались опыта и лезли вверх приемами, которые отрабатывали на занятиях по физподготовке. Учились друг друга страховать, перебираться с одной скалы на другую, подниматься по веревке…

Поднимались теперь много быстрее, чем когда покоряли первую вершину. Каждая гора была выше другой, порой вдвое, а то и втрое, и каждая имела с одной стороны высокие отвесные стены, с другой была относительно пологой, так что можно было по ней катиться чуть ли не до следующего подножья, будто кто-то специально образовал их таким образом — мол, покорил, проходи дальше! Но когда оказывались внизу, то сразу начинали понимать, что и с этой стороны подняться на вершину ничуть не легче, чем с той, откуда пришли. Все склоны были изрезаны пропастями и ущельями, поначалу не такими глубокие, как после третей горы. И нередко на дне той или иной пропасти можно было увидеть лаву, дым и копоть с горячими фонтанами пара, которые вырывались на поверхность и поднимались на огромную высоту. И тут уж Ад Манька описывала Борзеевичу во всем его многообразии, подкрепляя рассказ наглядными примерами. Борзеевич сразу же доставал веревку и раскладывал ее на земле, чтобы стрела летела до самого другого края и не упала, как бывало, пока он не наловчился не путать один конец с другим. Хитрость веревки была в том, что она должна была быть всегда натянутой. Стоило ее освободить, как узлы на одном ее конце на глазах начинали распускаться. И через десять минут можно было сматывать ее.

Страшнее оказалось с вершины смотреть вниз на ту сторону, откуда пришли. Вот это была пропасть, так пропасть!

И каждый раз, когда начинали подъем, надеялись, что наконец-то достанут цивилизованную часть государства, на которую Борзеевич наговаривал по вечерам, описывая жизнь и быт цивилизованного общества, который Маньке казался диким и варварским. Ну как поверишь, что все модели чьи-то любовницы, и так стали моделями? Или, что всеми СМИ заведует Служба Безопасности Их Величеств, и потому на экране одни и те же новости, одни и те же передачи, и одинаковые артисты. Это было ближе к правде. Или, что всем исполнителям воли Их Величеств в горячих точках после чистили память и прививали хорошие манеры электрическим током прямо по мозгам. Это было правдой, Манька знала и без Борзеевича, был у нее такой знакомый, не скрывал, что лечили его таким образом от бессонницы, которая приходила к нему с трупами убиенных врагов и товарищей.

Она все чаще задумывалась, а на кой ляд она идет к Благодетельнице, если и так понятно, чем закончиться встреча. Скормят драконам, делов-то! Говорить по душам давно расхотелось. Даже из необходимости помочь бедным девушкам, которых убивали, чтобы она умирала вместе с ними.

Или заставят как-то самой убиться. Душу даже Египетские фараоны не рисковали забодать, выставляя себя перед Осирисом Ани Спасителями. Значит, и ей не след. Даже будучи вампиром, душа-вампир все еще оставался костью земли — носителем ее маленькой, но, безусловно, полезной матричной памяти, которой была грош цена, после того, как вампиры ее испоганили. Ничего хорошего не вспоминалось. Даже домишко свой, в котором она прожила столько лет, казался ей темным пятном, размытым и удаленным из памяти. Кругозор у нее был ограниченным, всевозможные яства, или там платья на себя примерить она или не могла вовсе, или представляла с трудом. И как правильно сказал Дьявол, сны ей снились самые убогие: подвалы, развалюхи, заросшая сорняками земля, места общего пользования, военные действия, притоны и места разврата. Только однажды ей приснился санузел, в котором она осталась бы пожить: весь зеленый из яркого светлого камня малахита, украшенный лепниной из золота, с высокими потолками, с люстрой из хрусталя, с раковиной и унитазом из цветного фаянса, с золотыми кранами и хрустальными ручками. И пол там был особенный, выложенный узором. Но сразу же после этого вывели ее на паперть и повели по таким местам, когда человек уже и со скотиной себя не сравнил бы. Даже свое лицо, которое видела каждый раз, как смотрелась в зеркало, не могла вспомнить и увидеть таким, каким она его видела. Вот если представляла себя голубоглазой красавицей с пышными волосами пшеничного цвета, то воображение рисовало образ свой живенько, беззастенчиво напоминая, что она-то как раз такой красавицей не являлась. И так порой хотелось на каждую косточку свою посмотреть, чтобы просвечивало сквозь них солнышко, каждое ребрышко посчитать — но хоть и железо ела, и спала на камнях, шла, отмеряя километры, оставалась без признаков худобы. Бывает же такое!

Что можно сделать с такой памятью, Манька не представляла, но как ни крути, другой у нее не было. Пораньше бы ей подняться в Ад, да посмотреть, чем голова ее забита.

На счастье, на мысли о самой себе времени оставалось немного. Втянулись и больше переживали за подъемы, чем вспоминали о вампирах. Все время приходилось думать, как не сорваться в пропасть, или найти уступ, на который ступи, и не упадешь. Или от порывов ветра укрыться, чтобы не сдуло со скалы. Неожиданности горы приготовили на каждом шагу, даже вода не закипала как следует.

Дьявол рассматривал препятствия, как великое удовольствие для себя самого, каждый раз устраняя их по-новому. То он скатывал камень с горы, который застревал между двумя берегами пропасти. То обваливал стены пропасти, чтобы можно было спуститься и подняться. То отводил их в сторону, где пропасть имела узкий перешеек, по которому можно было перекинуть веревку или пустить стрелу с веревкой. Последнее решение всегда первым приходило в светлую голову Дьявола, а предыдущие лишь в тех редких случаях, когда никакой веревки им бы не хватило. Первые несколько разов на тонкой ниточке над лавой Манька тряслась как осиновый лист, и потом тряслась, но сама, не раскачиваясь и не пугая Борзеевича, который висел или впереди или позади. Мотки веревки с собой, конечно, не несли, моток был один, но каждый раз ее раскручивали и удлиняли из себя самой, и каждый раз она становилась все тоньше и тоньше. Веревка была взята у изб, и Манька подозревала, что сплел ее сам Дьявол, а иначе как бы еще-то она удержалась над пропастью?! И стрела с ней летела до самого другого края, обязательно втыкаясь в каменистую землю под углом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});