Государи Московские: Ветер времени. Отречение - Дмитрий Михайлович Балашов

сидел, поминая, как он чванился над раненым, как грубо гнал его перед собою, как и теперь…

Он ничего не стал говорить матери, но однажды, уже Великим постом, приказал холопу готовить коня и телегу, не сказавши зачем.

Выехали в ночь, ночевали уже где-то вблизи Дмитрова, а наутро, договорясь с хозяином, Иван оставил у него телегу и, севши в седло, приказал Федору, пешему, идти за собой. Федор (он уже сжился с Иваном и порою не замечал его нарочитой, показной грубости), передернув плечами, туже запоясался и вышел вслед за господином, не очень понимая, зачем они идут и куда. Когда уже отошли версты три, Иван так же грубо повелел Федору сесть на круп лошади.

Ехали молча. Федор, недоумевая все более, держался за луку седла. Дорога была пустынной и, как бывает, ярко золотилась, сверкала в лучах холодного зимнего солнца.

– Дальше тверская сторона! – сказал наконец, останавливая коня, Иван. – Слазь! Пойдешь, – говорил он, наклоняясь с коня, – версты через четыре, за тем увалом, первое тверское село будет! Ну и… ентот вот мешочек возьми! Мать подорожников напекла… И вот от меня тоже… Отселе ты сам добересси до Твери. Ступай!

Федор недоуменно глянул, встретил насупленный, почти злой взгляд Ивана и, ничего так и не поняв, даже того, что свободен, зашагал по дороге. Когда он уже отошел порядочно места, Иван, сложив руки трубой, прокричал:

– Федюха-а-а!

Тот обернулся, стоя на бугре. Солнце светило с той стороны, и он, весь в тени, был на ясном небе как словно вырезан из дерева.

– Батяню твово свободил мой дедушко-о-о! – прокричал Иван и, махнувши рукою, круто поворотил коня и поскакал, уже не сдерживая радостных слез.

Федя припустил было с горы бегом, но конь уходил все дальше и дальше.

– Ванята-а-а! – кричал Федор. – Ванята-а-а! – кричал он с отчаянием и вновь бежал, задыхаясь от бега, и останавливался, и снова кричал уже безнадежно: – Ванята-а-а-а!

Конь мелькнул еще раз за последним перевалом и исчез. На пустой дороге оседала снежная пыль. Федор долго стоял, прислушиваясь, и, когда уже понял, что тот не воротится, круто отвернул и, опустив голову, зашагал в сторону Твери.

Примечание

О Некомате-брехе

Мой постоянный информатор, Борис Александрович Пономаренко (пользуюсь случаем поблагодарить его за доставляемые мне разнообразные сведения), сделал ряд замечаний по журнальной публикации романа. Некоторые изменения я попросту внес в текст, другие хочу оговорить в настоящей заметке.

У тверского князя Всеволода Александровича были сыновья, Юрий и Иван, не упомянутые мною. (Опеку над которыми Всеволод, по-видимому, поручил брату Михаилу и тверскому епископу.)

У Константина Васильича Суздальско-Нижегородского было четыре сына. В романе не упомянут четвертый из них, Дмитрий Константинович Ноготь-Одноок.

Однако главное замечание Б. А. Пономаренко касалось личности Некомата. Далее – цитирую:

«В главе 9 появляется Некомат-сурожанин. Здесь Вы называете его „фрязином“, а в главе 39 величаете и по имени: „Мессер Нико Маттеи из Москвы“ (хотя и оговариваете, что это рабочая гипотеза). Исторически о Некомате известно немного:

прозвище „сурожанин“ (по происхождению или роду деятельности);

бежит вместе с Иваном Вельяминовым в Тверь;

имел села под Москвой, конфискованные великим князем Дмитрием (договор 1375 года с Михаилом Тверским);

казнь его, причем он назван „брехом“, а о вине сказано глухо: „за некую вину“[13].

Что следует из Вашего построения:

фрязин, вероятно генуэзец, Нико Маттеи появляется в Москве не позднее 50-х-годов XIV века. Князь Иван Красный (ум. в 1359) жалует ему села в Сурожском стану;

в 1371 году в свите Дмитрия Ивановича отправляется в Орду Мамая, где встречается с папским нунцием, консулом Кафы, еще каким-то властным незнакомцем и генуэзцами Риччи и Андреотти. (Последняя фамилия режет слух, ибо Андреотти – министр иностранных дел и премьер нескольких правительств современной Италии);

подговаривает Ивана Васильевича и бежит с ним в Тверь.

Но! Кто такой „сурожанин“?

а) Уроженец или подданный Сурожа (теперь Судака) – Солдайи по-итальянски, крымской колонии, которая до 1365 года принадлежала Венеции, а потом перешла к Генуе;

б) В широком смысле „сурожанин“ – купец, ведущий южную торговлю – русский, грек, татарин, венецианец, фряг, ведущий международную торговлю через Сурож. (Заметили ли Вы, что в наших летописях генуэзцы просто фряги, а венецианцы всегда выделяются особо?)

Если Н. Маттеи уроженец или подданный Сурожа до 1365 года, он должен быть венецианцем, осевшим в Москве. Борьба между Венецией и Генуей велась постоянно и была беспощадной. Компромиссы были, но постоянно и быстро нарушались. Вплоть до 1376–1379 годов Генуя побеждала в этой борьбе. Курия папская не могла примирить их, пока папы сидели в Авиньоне, а в Генуе очень сильна была партия гибеллинов, ярых противников папы.

Если Некомат итальянец, Маттеи, он должен быть венецианцем. Русские летописи не говорят о купцах „кафиотах“ или „таниотах“, знают лишь фрягов и сурожан. Первых в Москве не больно-то жаловали, ведь в Кафе и Тане пробавлялись работорговлей, в том числе и русскими рабами. Если вынуждены были некогда пожаловать Ивана Фрязина Печорой, то вряд ли от хорошей жизни, скорее всего за какую-то важную услугу, оказанную очень вовремя. (Не занял ли Иван Красный у него денег в Орде, борясь с суздальцами например?) В противовес фрягам московское правительство должно было всячески поддерживать купцов-сурожан. Вспомните о сурожанах, сопровождавших Дмитрия в 1380 году в походе к Дону! Если же Некомат-сурожанин грек, русский, татарин – почему он предает своих? Многие наши писатели: Рапов („Зори над Русью“), Шахмагонов („Ликуя и скорбя“), Возовиков („Эхо Непрядвы“) и др. считают его шпионом или тайным послом Мамая.

Возможны и другие версии.

Если я попытаюсь обосновать такую, например. В договорах Венеции и Генуи (в Тане – Азове), помимо венецианцев и генуэзцев, фигурируют „те, кто считается за венецианца“, и „те, кто считается за генуэзца“, т. е. подданные, но не граждане обеих республик, греки, армяне, половцы, аланы и т. д., то есть „метеки“ Средневековья. Таким мог быть и Некомат. Как это примирить с Вашей версией? А если допустить, что он метис, полукровка? По отцу он, скажем, Маттеи (даже и венецианец, может быть!), а по матери грек или бог знает кто. Богат, но бесправен. Оттого и подвизается в Москве, где чувствует себя вполне полноправным членом местной итальянской колонии и даже богаче прочих…

Могут быть, конечно, и другие объяснения. Но в любом случае глава 39 нуждается в переделке. Тут, помимо основной неувязки, есть и другие. Консула Кафы в Орде быть не могло, а только будущий консул, то есть назначенный на следующий год и прибывший к Мамаю на утверждение, а его Некомат знать не мог.