Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Эдуард кивнул.

— Бемфлеот? — спросил он, не в силах скрыть свой страх при мысли о предстоящей атаке.

— Ты хочешь быть королем? — спросил я. — Тогда возглавь этот штурм. А теперь пойдем со мной, и я покажу тебе, как.

Я вывел его наружу и подвел к речному обрыву. Отлив почти закончился, обнажив скользкий склон не меньше двенадцати футов высоты, покрытый блестящей грязью.

— Как нам подняться на такой склон? — спросил я.

Эдуард не ответил, он просто нахмурился, словно раздумывая над проблемой… А потом, к его полному изумлению, я сильно толкнул его, так что он свалился через край. Он громко закричал, потеряв почву под ногами, потом заскользил и проехал на своей царственной заднице весь путь до воды, где, наконец, умудрился кое-как встать. Он был весь заляпан грязью и негодовал.

Отец Коэнвулф, очевидно, подумал, что я пытаюсь утопить Этелинга, потому что ринулся ко мне и уставился вниз, на принца.

— Вытащи меч! — велел я Эдуарду. — И взберись на берег!

Тот вытащил меч и сделал несколько нерешительных шагов, но скользкая грязь мешала ему, и он каждый раз соскальзывал вниз.

— Пытайся лучше! — прорычал я. — Пытайся изо всех сил! Наверху датчане, и ты должен их убить. Поэтому карабкайся!

— Что ты делаешь? — негодующе спросил Коэнвулф.

— Делаю из него короля, — тихо ответил я, потом посмотрел вниз, на Эдуарда. — Карабкайся, ты, ублюдок! Взбирайся наверх!

Он не мог этого сделать — ему мешала тяжелая кольчуга и длинный меч. Он пытался ползти вверх по берегу, но всякий раз соскальзывал вниз.

— Вот на что это будет похоже! — сказал я ему. — Карабкаться изо рва у Бемфлеота!

Он уставился на меня снизу вверх, грязный и мокрый.

— Сделаем мост? — предложил он.

— Как мы сделаем мост, если сотня пердящих датчан будут метать в нас копья? — вопросил я. — А теперь давай! Карабкайся!

Он попытался снова, и снова у него ничего не получилось. Потом — и его люди, и мои наблюдали за ним сверху — Эдуард стиснул зубы и бросился по скользкой грязи в последней отчаянной попытке, и на этот раз ухитрился остаться на склоне. Он использовал меч как палку, дюйм за дюймом поднимаясь выше, и люди разразились приветственными криками. Он продолжал соскальзывать обратно, но нельзя было не заметить его решимости, и каждый его маленький шаг люди встречали аплодисментами.

Наследник трона Альфреда был облеплен грязью, распрощался со своим драгоценным достоинством, но внезапно понял, что ему это нравится. Он ухмылялся. Он пинком вгонял сапоги в грязь, подтягивался с помощью меча и, наконец, умудрился перевалиться через край берега.

Эдуард встал, улыбаясь в ответ на радостные крики, и даже отец Коэнвулф светился гордостью.

— Нам придется взобраться на склон рва, чтобы добраться до крепости, — сказал я Эдуарду, — и склон этот будет таким же крутым и скользким, как и этот. Мы никогда его не одолеем. Датчане будут поливать нас стрелами и забрасывать копьями. На дне рва будет полно крови и трупов. Мы все там умрем.

— Паруса, — понимающе сказал Эдуард.

— Да, — ответил я. — Паруса.

Я приказал Осферту развернуть один из трех парусов, которые мы забрали. Понадобилось шесть человек, чтобы расправить огромное полотнище из жесткой материи с запекшейся на ней солью. Из складок выскочила мышь, но, как только парус был расстелен, я велел бросить его на грязный береговой склон. Сам по себе парус не имел зацепок для ног, потому что парусина недостаточно прочна, но в него были вшиты веревки. Каждый парус имеет такие перекрещивающиеся веревки, и эта веревочная сеть послужит нам лестницей.

Я взял Эдуарда под локоть, и мы с ним спустились к краю паруса у воды.

— А теперь попытайся снова, — сказал я. — Изо всех сил. Обгони меня!

Он победил. Он побежал по берегу, нашел сапогами опору на веревках паруса и добрался до верха, ни разу не пустив в ход руки. Он торжествующе ухмыльнулся, когда я отстал, потом ему в голову вдруг пришла идея.

— Вы, все! — крикнул он своим телохранителям. — Спускайтесь к реке и заберитесь наверх!

Внезапно им всем тоже это понравилось. Все люди, и мои, и Эдуарда, хотели испытать сеть парусных веревок. Людей было слишком много и, в конце концов, парус соскользнул вниз — вот зачем я забрал и рангоуты. Я пропущу рангоуты сквозь сеть, потом закреплю их, и тогда импровизированная лестница станет жесткой благодаря раме из рангоутного дерева — и, я надеялся, останется на месте.

Сегодня же мы просто прикрепили парус к берегу колышками и устраивали гонки, в которых Эдуард с нескрываемым наслаждением то и дело побеждал. Он даже отважился коротко переговорить с Осфертом, хотя они не обсуждали вопросов важнее погоды — которую сводные братья, очевидно, сочли сносной.

Спустя некоторое время я приказал людям перестать карабкаться по парусу: его следовало тщательно сложить. Но я уже успел доказать, что таким образом можно выбраться изо рва крепости — к чему и стремился. Взобравшись по откосу, останется только перебраться через стену, и те из нас, кто не погибнет во рву, почти наверняка погибнут под стеной.

Управляющий принес мне маленькую роговую чашку с медом. Я взял ее — и почему-то, когда моя рука сомкнулась на чашке, пчелиный укус, который я считал давно зажившим, начал чесаться снова. Опухоль давно исчезла, но зуд на мгновение вернулся, и я уставился на свою руку. Я не двигался, я просто смотрел, и Осферт начал беспокоиться.

— В чем дело, господин?

— Приведи отца Хэберта, — сказал я и, когда появился священник, спросил у него, кто делал мед.

— Один странный человек, господин, — ответил Хэберт.

— Мне все равно, даже если у него есть хвост и женские груди, просто отведи меня к нему.

Паруса и рангоуты были погружены в повозку и под охраной отправлены в старую крепость, а я взял полдюжины людей и поехал с Хэбертом в деревню, которую тот называл Хочелейя. Она казалась мирным и полузаброшенным местом — просто несколько разбросанных хижин в окружении ивовых деревьев. Там имелась и церковь с приколоченным к козырьку крыши деревянным крестом.

— Скади не сожгла церковь? — спросил я отца Хэберта.

— Этих людей защитил Торстен, господин, — ответил Хэберт.

— Но он не защитил Тунреслим?

— Здесь живут люди Торстена, господин. Они принадлежат ему. Они работают на его земле.

— Тогда кто же господин Тунреслима?

— Да любой, кто сейчас в крепости, — горько проговорил священник. — Туда, господин.

Он провел меня мимо пруда для уток, в заросли кустарника, где в тени деревьев стоял маленький дом, чья крыша свисала так низко, что дом больше смахивал на стог соломы, чем на жилище.

— Человека зовут Бран, господин.

— Бран?

— Просто Бран. Некоторые говорят, что он сумасшедший, господин.

Бран выбрался из своей хижины, для чего ему пришлось проползти под краем соломенной крыши. Не успев до конца выпрямиться, он увидел мою кольчугу, золотые браслеты, снова упал на колени и заскреб по земле грязными руками. Он что-то бормотал, но что именно — я не расслышал. Из-под крыши появилась женщина, опустилась на колени рядом с Браном, и они оба начали скулить и покачивать головами с длинными, спутанными волосами.

Отец Хэберт сказал им, что нам нужно, и Бран что-то хрюкнул в ответ, потом внезапно встал. Он оказался крошечным человечком, не выше гномов, которые, как говорят, живут под землей. Из-за густой шевелюры я не мог разглядеть его глаз. Он поднял на ноги свою женщину — она была такой же маленькой и явно не красивее — после чего парочка быстро заговорила с Хэбертом. Но их речь была так невнятна, что я едва мог разобрать хотя бы слово.

— Он говорит, что мы должны пойти на задворки дома, — сказал Хэберт.

— Ты их понимаешь?

— Довольно хорошо, господин.

Я оставил свой эскорт на дорожке, привязал наших двух лошадей к грабу, после чего последовал за миниатюрной парой через густые сорняки туда, где нашел, что искал. Наполовину скрытые травой ряды ульев.

Пчелы хлопотливо летали в теплом воздухе, но не обращали на нас внимания, влетая в старомодные конусовидные ульи из высушенного ила и вылетая из них.

Бран погладил один из ульев; теперь он говорил неожиданно любящим тоном.

— Он сказал, что пчелы разговаривают с ним, господин, — объяснил мне Хэберт, — и что он разговаривает с ними.

Пчелы ползали по голым рукам Брана, а тот что-то им бормотал.

— Что они ему говорят? — спросил я.

— Что происходит в мире, господин. А он просит у них прощения.

— За то, что происходит в мире?

— Потому что, чтобы достать мед для напитка, господин, он должен сломать ульи, и тогда пчелы умирают. Он хоронит их, говорит он, и читает молитвы над их могилами.