Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Сантэн в полном замешательстве вскочила, но, не тратя усилий на бесполезные уговоры, схватила свою дорожную палку, кое-как прицепила парусиновый капюшон, чтобы закрыть голову от солнца, и кинулась вслед за пигмеями.

На первой же миле пути она очень хорошо поняла, что еда и отдых серьезно подкрепили ее. Сначала ей удавалось не терять пару крошечных силуэтов из виду. Она видела, как Х’ани тыкала в песок своей палкой, подцепляя на бегу ракушку с моллюском, вручала ее О’ва, подцепляла следующую для себя и ела на ходу.

Сантэн заострила конец дубины и принялась подражать ей, вначале безуспешно. Потом она поняла, что моллюски прячутся в песчаных ямах на берегу, а у Х’ани есть способ распознавать эти ямы. Ударять наобум бесполезно. С этого момента она раскапывала песок только там, где делала отметки Х’ани, и на ходу с благодарностью пила сок из раковин.

Несмотря на все усилия, Сантэн шла все медленнее; пигмеи мало-помалу удалялись от нее и, наконец, исчезли из виду. К полудню Сантэн уже с трудом плелась и знала, что ей нужно отдохнуть. Так она и сделала. Едва присев на песок и приподняв голову, далеко впереди она разглядела знакомый уже мыс с лежбищем тюленей.

Х’ани как будто точно определила пределы ее выносливости, потому что они с О’ва ждали Сантэн в скальном убежище; когда Сантэн втащилась по склону в пещеру и без сил упала у костра, Х’ани довольно улыбнулась и защебетала.

Х’ани дала ей очередную порцию воды, и между стариками завязался оживленный спор, за которым Сантэн следила с интересом, заметив, что, показывая на нее, Х’ани каждый раз произносила «нэм».

Жесты стариков были столь выразительными, что Сантэн уверилась: старуха хочет, чтобы из-за нее они задержались здесь, а старик рвется идти дальше.

Указывая на своего спутника, Х’ани всякий раз чмокала, как при поцелуе. Неожиданно Сантэн прервала обсуждение: показала на маленького бушмена и произнесла «О’ва».

Оба уставились на нее, словно оцепенев от изумления, потом радостными возгласами приветствовали ее достижение.

— О’ва!

Х’ани шаловливо ткнула мужа под ребра, счастливо охнув.

— О’ва!

Старик шлепнул себя по груди, от признательности подпрыгивая вверх-вниз.

На какое-то мгновение о споре забыли. Именно этого хотелось Сантэн. Едва только первое волнение прошло, она показала на старуху, которая мгновенно поняла ее молчаливый вопрос.

— Х’ани! — отчетливо выговорила Сантэн.

Но только с третьей попытки она произнесла последний щелкающий звук так, что это удовлетворило Х’ани, приведя ее в неописуемый восторг.

— Сантэн, — девушка дотронулась до себя, чем вызвала настоящую бурю недовольства, выразившуюся в том, что бушмены громче обычного защелкали языками и быстро-быстро замахали руками.

— Нэм Дитя!

Х’ани легонько шлепнула Сантэн по плечу, и та безропотно согласилась быть крещеной во второй раз.

— Нэм Дитя!

— Так вот, почтенный старый дедушка, — повернулась Х’ани к мужу, — может, Нэм Дитя и уродлива, но она быстро учится и носит ребенка. Мы будем отдыхать здесь до завтра. Решено!

Ворча себе под нос, О’ва зашаркал прочь из пещеры, но когда, уже в сумерках, вернулся, принес на плече свежую тушку молодого тюленя. Сантэн почувствовала, что достаточно отдохнула, чтобы присоединиться к церемонии благодарения, и хлопала в ладоши вместе с бушменкой, пытаясь подражать ее гортанным выкрикам, пока О’ва танцевал вокруг них, а мясо тюленя жарилось на углях.

Мазь, которой Х’ани смазала ее раны, подействовала быстро. Ожоги и волдыри на лице подсохли, светлая кожа потомка древних кельтов потемнела и, день ото дня привыкая к солнцу, приобрела цвет тикового дерева, хотя Сантэн без конца расчесывала свои густые темные волосы, чтобы как можно тщательнее прикрывать ими лицо.

Тело Сантэн в ответ на тяжелый труд и богатые протеином дары моря с каждым днем становилось все сильнее. Вскоре она легко шла на своих длинных ногах, не отставая от бушменов; споров об остановках больше не было. Для Сантэн стало делом чести с рассвета до заката держаться наравне со старой парой.

— Я тебе покажу, старый дьявол, — бормотала она себе под нос, отчетливо осознавая странную неприязнь, которую испытывал к ней О’ва; Сантэн считала, что причина — в ее слабости и в том, что она задерживает путников.

Однажды перед самым выходом в путь Сантэн забрала у Х’ани половину наполненных водой страусовых яиц и, несмотря на протесты, увязала их в свой хлопчатобумажный платок. Едва бушменка поняла ее намерения, она с готовностью приняла помощь и, когда они начали свой очередной дневной пробег, нещадно тыкала мужа в бок:

— Нэм Дитя несет свою долю, как любая женщина из племени сан.

Устав насмехаться, она начала с необыкновенной серьезностью учить Сантэн своему языку и не успокаивалась до тех пор, пока та не произносила правильно то или иное слово и не показывала на примере, что поняла урок.

Вначале Сантэн просто старалась угодить старой женщине, но постепенно каждое новое открытие стало ее радовать, а дневной переход давался тем легче и заканчивался тем быстрее, чем больше крепло ее тело и росло понимание.

То, что вначале казалось ей мертвой пустыней, оказалось миром, полным странной и необычайно приноровленной к этим условиям жизни.

Водоросли и подводные рифы были сокровищницей ракообразных, моллюсков и морских червей, а иногда отлив оставлял в мелких водоемах в скалах рыбу. Настоящую морскую рыбу, с блестящей чешуей и слегка зеленоватым мясом; поджаренная на угольях, она была вкуснее палтуса.

Однажды они наткнулись на колонию очковых пингвинов. Пингвины гнездились на каменистом островке, соединенном с материком рифом; по этому рифу путники прошли в отлив по пояс в воде, хотя Сантэн очень боялась акул. На голой земле сидели на яйцах тысячи черных и белых пингвинов, они гневно шипели и кричали, пока бушмены собирали и складывали в сумки крупные зеленоватые яйца. Жаренные в песке под костром, они были невероятно вкусны, с мягким студенистым белком и ярко-желтым желтком, и так сытны, что за раз можно было съесть только одно яйцо. Запаса хватило на много дней.

Изменчивые дюны с крутыми склонами из осыпающегося под ногами песка служили домом для ящериц, роющих там свои норки, и ядовитых гадюк, чьей добычей становились ящерицы. Бушмены забивали палками тех и других и жарили их прямо в чешуйчатой коже. Поборов первоначальное отвращение и попробовав, Сантэн решила, что на вкус мясо пресмыкающихся очень похоже на курятину.

Они продвигались все дальше на север, и дюны уже не возвышались сплошной чередой песочных гор, не казались неприступными крепостями, а все чаще перемежались участками сухой твердой земли, такой же голой и выжженной солнцем, как сами дюны и прибрежные пустоши. Х’ани тем не менее вела Сантэн по каменистому берегу, находя сочные растения — с виду неотличимые от бурых камней. Когда однажды начали копать под крошечными, совсем неприметными листиками, то, к изумлению Сантэн, под землей обнаружился раздутый корень величиной с футбольный мяч.

Сантэн смотрела, как Х’ани своим каменным ножом мелко нарезала очищенный корень, а затем взяла горсть кусочков, поднесла ко рту и крепко сжала, оттопырив большой палец, словно доила корову. Жидкость молочного цвета заструилась по пальцу, попадая в открытый рот. Выцедив последнюю каплю, бушменка принялась протирать оставшейся массой лицо и руки, расплываясь в улыбке от удовольствия.

Сантэн последовала ее примеру. Сок оказался горьким, как хина, но, когда прошел первый шок от его вкуса, Сантэн обнаружила, что он утоляет жажду лучше воды, а когда она мякотью растения натерла тело, сухость, вызванная ветром, солнцем и солью, исчезла, кожа стала чистой и гладкой. В результате впервые после кораблекрушения Сантэн задумалась о своей внешности.

Вечером, пока они у костра дожидались, когда поджарятся наколотые на палку моллюски, Сантэн выстрогала палочку и ее концом, как зубочисткой, удалила остатки пищи, потом окунула указательный палец в кристаллы соли, которые набрала на камнях, и вычистила зубы. Х’ани понимающе наблюдала за ней, а после еды уселась позади девушки и, негромко приговаривая, стала веткой расчесывать ее спутанные волосы, а потом плотно заплела их.