Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше - Мария Барр

Представление Иешуа как слабого, трусливого, заискивающего перед сильными (К. Икрамов, А. Кураев) и, тем более, желающего донести властям на своего ученика Левия Матвея – это сознательное искажение концепции образа. К такому человеку не потянутся, за ним не будет ходить «толпа зевак», он не опасен для власти, ему не будут запрещать говорить со стражей и т. д. И потом, какой же смысл на кого-то доносить перед тем, как самому дать показания, влекущие по тогдашнему законодательству в качестве наказания неизбежную и мучительную смерть?

Образ дан в абсолютно новой трактовке. Он очень сложен. Высокообразованный для той эпохи человек, которого по праву называют в романе философом, гуманист по убеждениям и по натуре, при этом абсолютно не защищенный социально, не приспособленный для выживания в условиях бесконечной вражды всех со всеми, в условиях доносительства как практики удержания власти, он стоит выше реальности. Он общителен и непосредствен, весь направлен к людям с интенцией помощи и поддержки вне зависимости от того, кто перед ним – иудей или римлянин. Для его сознания нет преград. Как заметил Лосский, «между его душой и душами других людей «отсутствуют перегородки» (Лосский 1994). Он легко проникает в сознание людей, как бы читает мысли. Так что вполне естественна реакция прокуратора: Сознайся, - тихо по-гречески спросил Пилат, - ты великий врач?

Два человека из разных миров поняли, что один может помочь другому совершенно бескорыстно, не рассчитывая на награду, даже если это связано с его безопасностью, касается вопроса жизни и смерти. Доброта и человеколюбие – это и есть истина, по мнению Иешуа, ибо истина всегда «человечна и конкретна», как выразился Э. Ренан.

Иешуа же, почти полная противоположность Пилату. Тип речевого поведения, который он демонстрирует во время допроса и далее в романе относится к инфантильному типу речевого поведения. Иешуа как бы не думает о последствиях своих слов, но говорит именно то, что думает: «Правду говорить легко и приятно». Он отказывается, по существу, исполнять роль обвиняемого, игнорирует каноны жанра допроса. Тот факт, что арестованный обращается к высокому римскому сановнику как к равному, делая ему дерзкий по форме комплимент: «… тем более, что ты производишь впечатление очень умного человека», - уже вызывает изумление секретаря, ожидавшего реакции вспыльчивого прокуратора, которая обрекла бы Иешуа на верную смерть. Эта неслыханная степень свободы возможна только при убежденности в том, что волосок, на котором висит жизнь, может перерезать только тот, кто ее подвесил.

Чтобы понять насколько его коммуникативное поведение отличается от предписанного в данной ситуации, жанру допроса и социальному положению («бродяга» разговаривает с государственным чиновником высокого ранга), мы можем смоделировать адекватное, лежащее в рамках конвенциональных ожиданий поведение подследственного. Что он должен был сделать, чтобы спасти себе жизнь? Прежде всего, пасть к ногам повелителя, умолять о пощаде, говорить о том, что его оклеветали злые люди, завистники, пообещать впредь никогда не говорить ничего подобного, восславить доброту прокуратора и мощь римского кесаря, сослаться на необъективность Синедриона, вечного оппонента римской власти, пообещать сотрудничество. Результат мог быть другим. Но мог ли так поступить Иешуа?

Практически сознаваясь в том, что основы его учения противоречат интересам и устоям римской власти так же, как основам духовной иудейской власти, и создают основу для неповиновения, Иешуа обрекает себя на медленную и мучительную смерть. Но ради чего? Неужели нельзя было солгать один раз? Притвориться, сыграть? И спасти себе жизнь. Так может подумать любой неверующий человек. Но чего бы стоила жизнь, сохраненная такой ценой, ценой отказа от веры и от Отца своего? Иешуа у Булгакова не молится, но постоянно думает о Боге, который один может перерезать волосок его жизни, который послал его на эту землю, чтобы проповедовать истину. Кстати эта реплика Иешуа – почти дословно воспроизведенный из Евангелия от Иоанна ответ Иисуса:

«Пилат говори т ему: мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять тебя и власть имею отпустить тебя?

Иисус отвечал: ты бы не имел надо мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему больше греха на том, кто предал меня тебе»

(Иоанн XIX, 10 – 11.)

Ставя вопрос веры и моральный императив выше условий действительности и выше реальной угрозы для своей жизни, он тем самым разрушает тот самый главный мотив, который толкает людей на преступления, а именно – страх смерти, становясь абсолютно свободным. Это свойственно не осознающим опасности детям и героям, побеждающим страх сознательно. Конечно, Иешуа боится физических страданий и смерти, он просит прокуратора по-детски непосредственно: «А ты бы отпустил меня, игемон, я вижу, что меня хотят убить». Причем, он уверен – сам Пилат не хочет. Прямая экспликация смертельной угрозы и косвенно выраженная робкая просьба о пощаде, в то время как конвенционально в этой ситуации должна следовать горячая мольба. В такой ситуации валяются в ногах, а здесь робкая просьба…

Арестант даже словесно не может защитить себя, полностью полагаясь на добрую волю прокуратора. Высшая степень доверия и кому? Жестокому, вспыльчивому прокуратору Понтию Пилату, ненавидящему иудеев? С «тревожным любопытством» посмотрел входящий на балкон дворца Ирода Великого Иешуа на Пилата. Поэтому «ты производишь впечатление умного человека» не случайно, это совершенно искренняя характеристика, хотя звучит как впечатляющая дерзость. Собственно, Иешуа и не может быть не искренним. Именно Пилат и мог угадать, кто перед ним. Булгакову нужно было, чтобы Пилат обладал незаурядным интеллектом и образованностью и чтобы входящий на балкон Иешуа сразу понял это. Именно это и повышает меру ответственности за приговор. Повышает кратно.

Этой фразы, конечно же, нет в канонических источниках. Ничего нет о богатой библиотеке во владениях прокуратора.

Таким образом, просьба Иешуа о пощаде - это ключевая фраза сцены допроса и, возможно, всего романа в романе… Ни один из исследователей почему-то не обратил на это внимание. Вложить эту фразу в уста Иешуа необходимо было, прежде всего, потому, что она превращает ее, эту сцену, в сцену проверки человеческих качеств Пилата, безусловно, главного героя романа в романе. Булгаков проверяет Пилата этой фразой. Знаменательна реакция Пилата – его лицо «исказилось судорогой». Понял, все понял и ничего не сделал, кроме приватного бесполезного разговора с Каиафой, чтобы спасти «решительно ни в чем не виновного мечтателя, философа и врача».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});