Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше - Мария Барр

Разбив армию Спартака, он жестоко расправился с пленными. Более шести тысяч пленных были распяты на крестах по дороге от Капуи до Рима.

Очевидно, что такая черта, как жестокость и решительность, могла быть заимствована у этого исторического персонажа.

Для Булгакова было важно ощущение достоверности, достигаемое за счет правды образа, художественной правды. Поэтому картинка, которая встает перед глазами читателя, буквально «видящего» огромного римского солдата, бьющего противников как крыс, гораздо важнее, чем подлинная историческая достоверность. Сознательное погружение читателя в подробности быта, географических названий (от названий частей города, названий ворот до названий и планировки дворцовых сооружений), культурной среды (бытовая культура ношения одежды, приема пищи, культура общения), воссоздание и упоминание исторических персонажей создает тот «эффект присутствия», то есть передачи событий от лица очевидца, о котором уже говорилось в предыдущих главах.

Благодаря этому погружению в культурный тезаурус эпохи достигается концептуальная чистота эксперимента. Концепция не навязывается читателю, а возникает как бы сама на основе прочитанного, как бы увиденного своими глазами. Помимо того, что исторические имена воссоздают и поддерживают историческую достоверность повествования, они облегчают прочтение намеков и отсылок в «новых» именах: Иисус, Варрава, Матвей угадываются. Личные имена других исторических героев романа зашифрованы или модифицированы. И это, безусловно, новаторский, сознательный прием.

Исследовавший источники древних глав А. Зеркалов в «Евангелие от Михаила Булгакова» пишет: «Цементируют все здание достовернейшие исторические детали, соединяющие большие и малые элементы каркаса… Именно детали дают ощущение исторической достоверности, настолько мощное, что выдумку почти невозможно вычленить. Отличительная черта его фантастического метода – диффузия исторических деталей в материал повествования» (Зеркалов 2006: 144).

Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри

Совершенство Иешуа в абсолютном отсутствии зла: ненависти, агрессии, зависти и мстительности, - даже в мыслях. Это свидетельство того, что Иешуа принадлежит иному царству, царству истины. Много вы видели людей, не грешащих даже в мыслях и ни разу не солгавших? Такого, как Иешуа, и искушать бессмысленно, поэтому сцену искушения Воландом Иешуа, которая была в ранних редакциях, автор убрал.

«Бродяга», «лгун», «разбойник», «сумасшедший» - такими эпитетами привычно награждает подследственного Пилат, для которого не римляне, безусловно, люди низшего сорта. Римляне, наследники великой греческой культуры, цивилизованные люди, которым в сознании Пилата противостоят дикие темные фанатичные иудеи. А этот еще и бродяга из города Гамалы, с окраины Иудеи. (Синоптическая версия – отказ Христа от ответа на вопрос откуда он)

…прокуратор поглядел на арестованного, затем на солнце, неуклонно подымающегося вверх над конными статуями гипподрома, лежащего далеко внизу направо, и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его!» Какое презрение в этой фразе!

Комментируя сцену допроса Иешуа, А. Зеркалов акцентирует внимание на том, что источниками того, что сообщает о себе Иешуа, могли послужить Талмуд (книга «Авода Хара») и исторические хроники. Талмуд характеризует Иисуса как презираемое существо: мать блудница, отец сириец – что может быть оскорбительнее для иудея?

Таким образом, на балконе дворца Ирода Великого встретились два человека, находящиеся на разных социальных полюсах, представляющие различные культуры. Очень богатый человек и нищий; властный сановник, наместник римского кесаря и оборванный абсолютно бесправный бродяга. По натуре они также противоположны: жестокий, иногда свирепый Пилат и альтруист, называющий всех людей «добрыми», циник и романтик. Говорят они сначала на разных языках. Обращение «Добрый человек!» - дерзость для Пилата и демонстрация расположения для Иешуа. Он просто не знает, как обращаться к Пилату. С сановниками такого высокого ранга ему не приходилось общаться. «Добрый человек» он произносит автоматически, а к обращению Игемон привыкает с трудом. Игемон – слово греческое, обозначающее владыка, правитель.

Разница культур огромна. Метафорическое иудейское сознание («рухнет храм старой веры и создастся храм новой истины») сталкивается с рациональным, реалистически-приземленным сознанием римлянина: призыв к разрушению храмового здания.

Уклонение от прямого ответа – другая дерзость для Пилата с его ориентацией на порядок и субординацию, и нормальная коммуникативная реакция для иудея.

Резкий поворот в развитии диалога происходит тогда, когда Пилат понимает, что перед ним стоит человек не менее образованный, чем он сам. Знание греческого языка повышает статус допрашиваемого в глазах Пилата. Он приказывает развязать подследственному руки.

Поощряемый этим, Иешуа из испуганного, избитого кентурионом Крысобоем пленника превращается в человека, абсолютно естественного в своем поведении и речевых реакциях, альтруиста по натуре и по убеждению. В приведенном ниже отрывке диалога Пилата не столько поражает собственное внезапное исцеление, сколько совершенно иная коммуникативная установка и манера поведения допрашиваемого.

- Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

И тут прокуратор подумал: «О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде… Мой ум не служит мне больше…» И опять померещилась ему чаша с темной жидкостью. «Яду мне, яду…»

И вновь он услышал голос:

- Истина, прежде всего, в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет.

Иешуа как бы забывает, что он на допросе у самого вспыльчивого и жестокого прокуратора Иудеи. Потому что он не видит прокуратора. Иешуа разговаривает с больным человеком, которому нужно помочь. В этом, собственно, и есть истина. В доброте. Массовое прямое толкование предложенного Иешуа ответа (истина в больной голове) меня лично изумляет. Очевидно, что сказано это было с целью завладеть коммуникативной инициативой, заставить слушать Пилата нечто важное, о чем Иешуа хотел с ним поговорить. Иешуа нарушает канон допроса и правила конвенционального поведения на суде. При этом его человеческая реакция – помочь страдающему - совершенно естественна, он чувствует себя абсолютно свободным. «Он излучает свободу», - как справедливо отмечает М. А. Бродский (Бродский 1996: 19).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});