Посредник - Андрей Мартьянов

Марсиньи перевел глаза на другой отрывок. Одна из последних записей.

«…Жак (на вид – семи, наверное, лет, сам точно не знает) и Элинор по прозвищу Козочка (десяти лет, для своего возраста на удивление хорошо развита и сообразительна). Мальчишка похож на мышонка – пищит, хнычет, просится домой, пугается темноты и громких звуков. После поселения в клетку впал в непрекращающуюся истерику. Годится только на кухню, к празднеству святого Ремигия.

…Бедняжка Жак умер слишком быстро, хотя я все делал правильно – он задохнулся от крика и страха. Ланцет, впрочем, был исключительно остер и не мог причинять ему чрезмерной боли. Однако не могу не признать, что паштет из его печени, великолепно приготовленный матушкой, был нежен. Единственно, я ошибся в выборе вина к блюду – в следующий раз придется посылать к виноторговцу за розовым пуатевинским.

…Элинор испробована в качестве прислужницы в спальне. Первые два раза много кричала, выказывала сопротивление, прикидывалась безумной и хотела повеситься на шнуре от балдахина. После надлежащего внушения успокоилась и начала относиться к своим обязанностям с подобающим рвением. Пришлось только привязывать руки к спинке постели. К началу зимы вполне сможет заменить столь неудачно потерянную незабвенную Эстель…»

Капитан осторожно отодвинул книгу – истинно адову скрижаль… – встал, прошелся по обширному подвалу, пытаясь смотреть себе под ноги, а не по сторонам, и наконец уставился на бледно-меловых сержантов.

В глазах Арно де Марсиньи читался только один навязчивый вопрос: как такое могло произойти? Почему сатана безнаказанно орудует в сердце христианской Франции?

Медленно, с нарочитой плавностью, господин капитан повернулся к молодому господину де Бевер, полусидевшему у подвальной каменной стены, возле стола и под крюком, на котором был укреплен маленький, с два мужских кулака, череп – кожа давно мумифицировалась, но время не тронуло волосы ребенка, остававшиеся коричнево-золотистыми.

Может быть, это и есть «незабвенная Эстель»? Не зря ведь череп висит над столом хозяина? Остальные крюки на противоположной стене – всего тридцать два. И бочки, в которых что-то засолено. Что именно – Марсиньи даже и представлять не хотел. Пусть инквизиция разбирается.

И еще клетки, как для обезьян в королевском зверинце дворца Консьержери: небольшие, в половину человеческого роста, тесные, ржавые. Рядом темная, глубиной в семь-восемь локтей, яма в углу. Оттуда неясно доносится запах разложения.

Козлы с положенными на стойки досками – доски обильно окрашены коричневым, как на бойне. Да, на бойне…

Бевер тупо смотрел в стену, шевеля затекшими пальцами – запястья накрепко стянуты веревкой, найденной здесь же, в подвале.

Он чуть вздрогнул, когда капитан неожиданно нагнулся, взмахнул вытянутой из ножен дагой, рассекая путы.

Марсиньи поднял арестованного за шиворот, поставил на ноги и, заставив Бевера смотреть на себя, тихо, почти с лаской, сказал:

– В доме есть еще кто-нибудь живой? Понимаешь? Живой? Это последний мой вопрос, обещаю.

– Нет. Никого нет…

Быстрым, мгновенным движением капитан всадил дагу чуть левее грудины мессира де Бевера, почти пригвоздив его к стене. Безразлично понаблюдал за тонкой струйкой крови, появившейся из угла безгубого рта.

В углу завизжала хозяйка.

– Убит при попытке сопротивления, – пояснил капитан опешившим сержантам. Первый Гуго понимающе кивнул, отводя взгляд. – Утихомирьте ведьму и выволоките ее наверх. Я не могу здесь находиться, подождем святых братьев в комнатах. Или на кухне.

– На кухню идти не советую, господин де Марсиньи, – угрюмо отозвался Мишель де Ливаро, недавно обыскавший дом. – Там еще хуже…

– Что же может быть хуже? – озадачил сам себя капитан и из предосторожности попинал сползшее на пол тело Бевера.

Мертв.

Гнида.

Ничего, инквизиция полакомится его слугой и матушкой, большой искусницей в деле приготовления паштетов из печени. Если же мадам Бевер начнет орать об убийстве ее драгоценного отпрыска вероломными сержантами короля, ей либо не поверят, а если и поверят, то инквизиторы будут только благодарны капитану Марсиньи за избавление от долгих допросов обвиняемого.

Доказательств и так предостаточно – полный подвал. И кухня, если верить Мишелю. Про леденящий кровь дневник досточтимого мессира де Бевера говорить нечего. Остается надеяться, что доминиканцы сожгут этот бесовской документ вместе с телом его создателя – труп хозяина также будет передан инквизиции.

Дом после расследования наверняка разберут, а землю просолят. Если, конечно, святые братья решат предать огласке происшедшее.

Можно рассчитывать, что землю просолят столь же тщательно, как и скрывающиеся в бочках остатки многотрудной деятельности безумного убийцы. Марсиньи частенько встречал сумасшедших и прежде, но такое…

Такое капитан видел впервые в жизни и надеялся более никогда не видеть.

Господи, ведь полоумный Жерар де Бевер орудовал под носом королевской стражи полтора года! А раньше, до переезда в Париж, наверняка выходил на охоту за невинными душами у себя в Нормандии – придется отправлять депешу бальи графства Майен, выяснять происхождение самого Бевера, узнавать, почему он поселился в столице, не водилось ли за ним каких грешков на родине… Наверняка водились, да такие, что подумать страшно.

– Благослови тебя Господь, сын мой! – новый, незнакомый голос раздался с лестницы. За спускавшимися в подвал четырьмя доминиканскими монахами маячила озабоченная физиономия Гуго де Кастро. Наконец-то следователи инквизиции соизволили продрать глаза и явиться на зов господина капитана. – Можете называть меня отцом Герардом Кларенским. Что здесь произошло?

Сам Герард Кларенский? Ему можно смело довериться – этого человека знает весь Париж. Безупречно благочестивый и дотошный монах, числящийся при папской нунциатуре Парижа.

Марсиньи молча указал на стену с крюками.

– Многочисленные убийства, – пояснил капитан замершим у подножия всхода монахам в белых сутанах и черных плащах с пелеринами. – Поверьте, ваше преподобие, если бы здесь откровенно не попахивало самым черным колдовством, я не осмелился бы тревожить Святейшую инквизицию.

– Злодеи схвачены? – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Герард Кларенский, мгновенно приняв деловой и сосредоточенный вид. Да, братьям-проповедникам можно только позавидовать – на их стороне сам Господь и святой Доминик! Уверенных в себе служителей Истинной Веры не ввели в смущение даже детские черепа, украшавшие стены. Дьявольские козни монахам Ордена не страшны.

– Тот, кто совершал эти… это… словом, владелец дома был убит, оказав вооруженное сопротивление королевской страже, – скрывая эмоции, лениво протянул капитан, указывая кивком на труп Бевера. – Мы задержали двух сообщников.

Перед самым рассветом, незадолго до того, как в церквах начали звонить час хвалитн, Марсиньи покинул темный дом на улице Боннель, сопровождая вместе с обоими Гуго закрытую повозку – мадам де Бевер и одноглазого слугу требовалось препроводить в Сен-Жан-ан-Грев, резиденцию Святейшей инквизиции.

Доминиканцы остались на месте, охотиться на дьявола и выяснять, как Князь Тьмы руками безвестного нормандского дворянина вершил злодейства в столице католичнейшей страны Европы.

Когда улица Боннель скрылась за поворотом, Марсиньи мелко перекрестился, надеясь, что на сегодняшнюю ночь неприятности окончены. Вскоре можно будет отправиться домой и немного поспать.

Капитан просчитался – его главнейшие бедствия пока даже не начинались. Судьба подстерегла мессира де Марсиньи на подъезде к святой обители, располагавшейся рядом с каменной твердыней Тампля – парижского Дома бедных рыцарей Храма Соломонова.

* * *

Нет ничего необычного в проезжающем по парижским улицам возу, запряженном парой бельгийских тяжеловозов – здоровенных, гнедой масти коняг, со спокойным нравом и мохнатыми толстыми ногами. И сам воз, являющий собой массивную телегу с высокими бортами и цельными деревянными колесами, не представляет собой зрелища экстраординарного.

Телега нагружена темным, намокшим сеном – высокая копна громоздится над головами двух возниц. Словом, зрелище до боли привычное. В городе множество конюшен при дворянских отелях, кордегардиях, монастырях. При замке короля, наконец! Иногда капитану Марсиньи казалось, что лошадей в городе едва ли не больше, чем жителей.

Но никто и никогда не повезет сено посреди ночи. Да еще и не в Париж, а из Парижа – телега направлялась к воротам города, от которых начинается дорога на Фонтенбло и далее к югу.

Следует вспомнить, что приказом канцлера Ногарэ передвигаться по столице до наступления рассвета запрещено. Всем, кроме королевских сержантов, лекарей, священников и дворян, едущих с государственными поручениями от его величества Филиппа, самого Ногарэ или светлейшего коадъютора. Приказ соблюдался плохо (особенно в окраинных кварталах) и своего предназначения – поддерживать порядок в городе по ночам – практически не выполнял. Уж в этом Марсиньи мог поклясться на мощах святого Ремигия.