Японская цивилизация - Вадим Елисеефф

[Тогда] я сказал:

— Вот слова, разумнее которых не может быть. В особенности из-за того, что с начала лета существует запрет „знака Славы”, мы уже остановили строительство. Совершенно естественно, что после того, как пройдет лето, осенью можно будет осуществлять работы» (Фудзивара-но тададзанэ дэнрики).

Как указывает упоминание об инь и ян, эти ритуалы, вдохновленные синтоизмом, как и сам синтоизм, оказались сильно пропитаны китайскими космогоническими понятиями.

Буддийские церемонии занимали в древности большую часть жизни двора. Наиболее торжественная из них го-сай-э, впервые осуществленная в 767 году, состояла из объяснения священного текста. Праздник рождения Будды (буссё) или праздник орошения Будды (канбуцу) — обряд состоял в том, чтобы окроплять статую Будды душистой водой, — проходили, как утверждает традиция, в Сэйрё дэн (сооружение, где обычно находился император с 12 мая 840 года). С 833 года отмечали праздник мондзю, по случаю которого беднякам раздавалась милостыня. С 720 года, наконец, выпускали на волю животных (ходзёэ); это было связано с распространением на все живые существа учения о сострадании, которое предписывалось буддизмом. Одно из наибольших затруднений состояло в том, чтобы совместить различные церемонии с выполнением многочисленных ритуалов синтоизма, так как обряды двух религий не могли исполняться императором в один и тот же день. Но во времена сёгуната Токугава, когда буддизм оказался в упадке и немилости, ситуация благоприятствовала увеличению синтоистских церемоний, почти полностью исключивших все остальные.

Императорская династия

Обычай многоженства, соблюдавшийся до 1868 года, значительно запутывает императорскую генеалогию. Неопределенность понятия законнорожденности, сложная сеть естественных и административных связей, выбор наследника среди сыновей супруг второго ранга в случае отсутствия потомства у главной супруги затемняют родство по женской линии. С эпохи Хэйан титул императорской супруги становится особым рангом, предоставляемым только девушкам из пяти семей вельмож (го-сэккё), которые уже по своему рождению могли стремиться к этому возвышению.

В родстве по мужской линии также не всегда легко ориентироваться. Обычай передавать трон от брата к брату, установившийся в V–VI веках, практика добровольных или вынужденных отречений и использование усыновления в случае — правда, это было нечасто — бездетности императора постепенно породили деликатные династические проблемы. Увеличение количества императорских детей (что вызывало политические затруднения) явилось причиной того, что очень быстро те ветви рода, которые не унаследовали высшее достоинство, оказались изолированными от своего августейшего происхождения. Наиболее старые или наиболее могущественные представители домов, учрежденных подобным образом, становились просто главами новых кланов. Эти кланы тогда приобретали родовое имя, обычно от названия земли, на которой они обосновались. Ветви семьи проживали вдали от двора, что вело к разрыву связей с императорской династией (как это произошло с семьями Минамото и Тайра в IX веке). Образованные подобным образом знатные дома всетаки сохраняли за собой возможность возобновить родство по прямой линии через заключение брака. Каждый глава такого рода, если ему удалось отдать свою дочь в императорские супруги, мог надеяться стать дедушкой будущего императора.

И если известно, что современный император Японии — сто восемьдесят четвертый император со времени легендарного Дзимму, — бесспорно, происходит от правителей, таинственные курганы которых еще сохранились на равнине Осаки, то не менее парадоксально, что его происхождение не может быть установлено со всей необходимой точностью. И поэтому совершенно неудивительно и то, что происхождение династии уходит в глубины древности, а император, чье происхождение теряется во тьме веков, вообще не имеет фамилии.

Глава 6

РЕЛИГИОЗНАЯ МЫСЛЬ

Кажется, что Япония, алтарь экономического чуда, искусственную или же действительную природу которого новые Кассандры разоблачают каждый день, предалась душой и телом материализму. Бетон течет там водопадами, переполняет моря и горы, покрывает, словно шипами, равнины и города. Пропаганда и кричащая реклама и в городе и в деревне превышают возможности зрения и слуха. Эксцентричные костюмы и длинные волосы, электрогитары, производящие децибелы, развлекают праздношатающихся, проводятся шумные или мирные, в зависимости от целей, демонстрации, ритм движения их участников создается благодаря скандированию демо. Бейсбол и игровые автоматы, стоящие чуть ли не на каждом углу, собирают около себя возбужденную толпу игроков и зевак — одних увлекает спорт, других — страсть к азартной игре, а нередко оба пристрастия соединяются.

Кажется, что эти новые стереотипы жизни и поведения исключают всякую духовную жизнь. Они распространяются благодаря дешевой литературе, им присуща беспредельная суета. Где же азиатская мудрость былых времен? Где же восточная мысль? Где же, в конце концов, ценности, которые превозносятся за границей, ставшие уже общим местом пресловутые дзэн-буддизм в философии, икэбана — составление композиций из цветов — в сфере культуры и тяною — чайная церемония?

Частичный ответ на этот вопрос представляется самоубийством двух признанных писателей, идеалистов с энциклопедическими знаниями. Вовлеченные не так давно в политическую деятельность, оба, похоже, одинаково столкнулись с отчаянием, с неверием в будущее Японии. Самоубийство лауреата Нобелевской премии Кавабата Ясунари (1899–1972) и красочный сэппуку (более известно название харакири) Мисима Юкио (1925–1970) внезапно выявили то, о чем сам способ самоубийства, экстравагантный для нашего времени, в тот момент заставил позабыть. Без сомнения, здесь присутствовало трагическое совпадение; без сомнения, очень трудно или просто невозможно проникнуть в подлинные причины самоубийства; однако поступки такого рода, совершенные лицами, которые находятся у всех на виду, часто оцениваются не столько по своему реальному значению, сколько по отголоскам, которые они вызывают. Почему драматическое повторение одного и того же поступка происходит в период полного благополучия, в то время как эти писатели и многие другие выдающиеся люди мужественно выдержали полицейский произвол, войны и поражения? Современный подъем в Японии воспринимается некоторыми как большая катастрофа, чем поражение 1945 года.

И снова появляются понятия «пустота» и «небытие», «иллюзия» и «действительность», «душа» и «мир». Эти возвышенные поступки, возможно, оказываются скорее демонстрацией чрезвычайной жизненности духа, чем знаком его гибели. Япония не единственная страна в мире, где основная цель жизни состояла в том, чтобы достойно встретить смерть. Для цивилизации, которая допускает самоуничтожение, решение однажды самому положить конец своим дням не является абсурдным. А раз это было сделано, то дело можно считать завершенным. Завершено было дело жизни или нет, но именно там завязывается вся драма.

В действительности эти часто поверхностные волнения, эти отдельные трагедии, которые составляют видимые аспекты современной жизни, связаны в немалой степени с глубокой реальностью. Они не результат развития современного мира, но одно из последствий японского темперамента; они несут на себе печать сущности японского менталитета, проявления которого, часто бессознательно, оказываются неразрывно связаны с этикой прошлого и пронизаны многочисленными традиционными верованиями.

Последние продолжают питать религиозную и интеллектуальную жизнь Японии синкретическими элементами, которые пришли на острова из самых отдаленных мест Евразии. До некоторой степени можно утверждать, что по богатству и распространению этих источников Япония оказывается наиболее обширным религиозным горнилом мира. В свое время ассимиляция чужеземных элементов заставила закрыть все двери, затем последовал момент самоизоляции, затем двери вновь широко открылись; сегодня же приобретение, ассимиляция, размышление совершаются одновременно и постоянно; и из этого иногда проистекает некоторая духовная аморфность и разнородность обрядов. Более того, национальная психология, постоянный компромисс между сильным нравственным сознанием, глубокой эмоциональностью и четким прагматизмом привели к тому, что на практике религия, политика и философия исторически оказались переплетены.

В современном кипении японской мысли отчетливо можно различить два течения, и оба они одинаково политизированы. Одно из них, глубоко привязанное к собственным ценностям национальной цивилизации и окрашенное привычкой возвращения к прошлому (фукко-тё), проповедует одновременно независимость и восстановление чести Японии, которые были ей присущи всегда. Другое течение, вовлеченное в общую борьбу за эмансипацию и переход Азии к коммунизму, прямо вдохновляется марксистской идеологией. При этом в обоих случаях убедительно подчеркивается превосходство или, по крайней мере, важная роль Японии в сообществе современных наций. Тени идеологии японизма (ниппон-суги) и теории Большой Восточной Азии (дай тоа), уничтоженных поражением, приобрели экономическую, интеллектуальную или политическую форму, но уже не воинственную. Таким образом, можно возвратиться к основной проблеме современного мира, которая является проблемой материализации этики.