Кыыс-Хотун - Анастасия Саввична Сыромятникова

умерла, чуть с ума не сошел. Думал, не быть мне уже человеком. Я бы, пожалуй, искал… Нет ничего дороже человека, да еще любимого. Что золото, драгоценные камни, пушнина? Как ни величай их, а все-таки это вещи… За них можно цену дать, пусть и большую. Человек же бесценен.

— А если бы мы стали кочевать потихоньку на юг, дошли бы до моей родины? Пусть не сразу, в два-три года?

Старик вздрогнул, словно его сзади дернули за волосы. Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Приходилось мне некогда с торговцами ездить в твои края, — медленно начал он. — Туда прямой дороги нет. Конечно, можно бы по Лене-матушке, но здесь по льду никто не ходит, дороги нет. Сначала идут на Джанглы, от Джанглы сворачивают на реку Алдан и уж только по Алдану — к Лене… В мыслях и то не измеришь эту дорогу. Сколько погибло на ней хороших ездовых оленей…

Девушка смутилась. Она в общем-то и не собиралась просить старика отвезти ее в Кыталыктах — просто подумала вслух, проговорилась, высказала свое заветное желание. Она и сама прекрасно понимала, сколь труден такой путь для охотника. Чем южнее, тем меньше дичи, да и нельзя охотиться на чужих участках. Если же запасти пищи на несколько месяцев, то на чем ее повезешь за собой?…

Была бы у Буокая такая возможность — сам давно бы отвез, без всяких уговоров, такой он человек.

Нюргуна вышла из чума. Собаки нетерпеливо бросились к ней. Они окружили ее со всех сторон, заискивающе повизгивая, и Нюргуна догадалась, что они еще не кормлены. Видно, Чуурай заслушался отца и забыл о своей главной обязанности. Нюргуна любила кормить собак. Ей нравилось смотреть, как весело поглощают они свой обычный завтрак — сушеную рыбу. Она достала связку юколы и, раздавая ее лайкам, вдруг увидела на горизонте огромный столб снежной пыли.

— С запада, видно, пурга идет! — объявила она, войдя в чум.

— Вот как? — произнес Буокай. — А ведь ветра нет. Может, это с горы лавина скатилась? Пойду-ка взгляну.

Он взял ружье и отогнул полог, заменявший дверь.

— Не выходите, сидите в урасе, слышите! — послышался через мгновение его тревожный голос.

Грозно залаял вожак, лежавший, как обычно, у огня.

— Что такое, отец? — крикнул Чуурай, зажав рукой пасть собаке. Но со двора донесся лишь затихающий скрип снега под торбасами старика.

Чуурай натянул шапку, подбежал к двери и выглянул наружу.

— Почему отец сказал не выходить? — недоуменно спросила девушка.

— Не знаю! Может, медведь!

— Медведь? — похолодела Нюргуна. Она схватила нож и сжала его в руке.

Вдруг земля задрожала под нею и откуда-то издалека хлынул нарастающий гул. Ничего подобного Нюргуна никогда в жизни не слыхала. Верткий, как горностай, мальчишка выскользнул за дверь. В то же мгновение раздалось несколько выстрелов. Нюргуна, преодолевая страх, последовала за Чуураем. Невиданная картина предстала ее глазам.

На чум широкой полосой несся молодой лес — так ей показалось сначала. Это было огромное стадо оленей. Их многочисленные рога, похожие на безлистые ветви, мельтешили и с сухим стуком сталкивались в снежной пыли, поднятой копытами. Чуурай что-то прокричал, но его голос потонул в устрашающем топоте. Казалось, лавина животных вот-вот сомнет чум и растопчет людей, но вблизи от человеческого жилья мощный поток разделился на два рукава. Олени промчались совсем рядом, обдав Нюргуну брызгами снега и слюны. И долго еще стоял у нее в ушах их прерывистый храп и слитный топот копыт…

— Убежали! Ушли! — с обидой в голосе вскричал Чуурай.

— Как интересно! Откуда они взялись? Чьи они?

— Божьи! — Чуурай стряхнул снег с шапки.

— Э, дочка, осторожнее с ножом! Порезаться можно, — подошел Буокай. Нюргуна с удивлением уставилась на свою руку с зажатым в ней ножом — она никак не могла вспомнить, откуда он взялся. — Так повезло, и надо же!..

— Промазал, что ли? — вытер нос Чуурай. — Ни в одного не попал?

— Не думал, что они к самой урасе подойдут. Пошел на тот бугорок, — Буокай махнул рукой, — а они сюда свернули.

Жаль, можно было на всю зиму мясом запастись.

— Отец, почему Чуурай их «божьими» называет?

— Эти олени — дикие, ничьи они, от бога. Богатство Ледовитого моря. Бегают по горам, по долам, сами себе пропитание ищут. Бывает — повстречаются в тундре с домашними. Тогда беда! Ничего пастух не сделает, половину стада, а то и больше уведут за собой. Если видишь, на тебя бегут — прячься где можешь: растопчут! Ну, а от жилья шарахаются…

Нюргуна поразилась. Она никогда не думала, что столько диких оленей может собраться в одном месте.

— Они где-нибудь остановятся?

— Ээ, об этом и мечтать нечего. Не догонишь.

— Все-таки убил! — радостно закричал Чуурай, разглядев поодаль лежащих на снегу животных. — Один, два, три! А говорил, промазал!

— Разве ж это добыча, сынок? По-настоящему можно было с десяток уронить!

Вечером в урасе сиял яркий огонь. Нюргуна зажгла сразу две свечи. Довольный старик покуривал трубочку, глядя на сына и Нюргуну, готовивших оленину. Пищи было так много, что девушка даже устала варить и жарить. Так живут охотники: когда еды нет, терпят, зато уж когда сваливается такая неожиданная удача, едят до отвала. Не то, что в имении Хоборос. Когда забивали скотину, сама хозяйка, бывало, проследит, куда положен каждый кусок мяса, да и Боккою приучила к тому же.

Интересно, как бы посмотрела она своими волчьими глазами на этот праздник простых людей?

В этот вечер Нюргуне было суждено услышать рассказ Буокая о главном событии его жизни. Видно, крепко отмякла душа старика, раз он решил поведать Нюргуне самое заветное.

— Люди разные бывают, — начал он, — к примеру, князь Хохунча — не человек. Это зверь. А есть другие: благородные… умные…! великодушные! Я однажды с таким человеком много суток на одной нарте ехал. Я тогда был молодой, одинокий, ничего не боялся. Пристал ко мне Хохунча: отвези его, говорит, не хочу, чтоб у меня умирал. Пусть лучше по дороге умирает. Это плохой человек, толкует он, хотел царя убить. А мне какое дело до царя? «Гони, требую, плату вперед…» Он дал… Повез я больного. Скоро вижу — совсем не плохой человек, даже наоборот. Тяжело ему, а не жалуется, меня ни просьбами, ни бранью не мучит. Да и не верил я Хохунче с самого начала. Если дрянной человек обливает грязью другого, значит, тот, другой — настоящий человек. Стал я лечить попутчика… За дорогу на ноги поставил. Лекарства у меня известные: кабарговая струя да теплые кочки, песок да грязь. А что? На земле