Погонщик волов - Эрвин Штриттматтер

— Сорок, — объявляет Альберт Шнайдер. В пылу игры он выкрикивает это так громко, что его можно услышать и внизу, в нефе. Люди, сидящие на скамьях, поворачивают головы. Клаус Тюдель поспешно собирает карты и прячет их в шапку. Альберт бросает сложенные карты под скамью. Из-за органа появляется учитель. Он бросает ястребиный взор в темную нишу, где сидят наши трое. Глаза его полны холодной угрозы. Пастор тоже устремляет свой моргучий взгляд в полутьму хоров. Трое картежников сидят, молитвенно сложив руки.

— Вот это было дело, — отдувается Клаус Тюдель.

— Как вспомню, смех берет.

И все трое смеются.

— …Нет нужды искать примеры далеко за пределами нашей страны, достаточно глянуть вблизи, чтобы увидеть, чем это кончается, когда какой-нибудь народ перестает повиноваться своим начальникам. Это кончается голодом и разрухой. Если один человек вообразит себя равным другому, если не станет больше почтения перед начальниками и правительством, куда это заведет нас, дорогие мои прихожане? Никто не желает выполнять грязную либо тяжелую работу, но ведь кто-то же должен ее выполнять, чтобы процветала жизнь человеческая?! Подобно тому как и растение не могло бы дать цветка, не будь грязи на его корнях. А каковы плоды стремления к абсолютному равенству между людьми? Мы каждодневно видим это собственными глазами, читаем об этом в газетах. Народ гибнет, умирает от голода — и это в плодороднейшей из стран Европы. Ширится падение нравов, брак как священное божественное установление уступает место пагубе свободной любви, воцаряется смешение человеческое.

Внезапно просыпается булочник Бер. Он крепко спал и, должно быть, увидел во сне, что у него подгорели булочки. Теперь же он оглядывается по сторонам, словно ищет глазами противни, и чертыхается, наткнувшись на спинку скамьи.

— …Так давайте же воспримем слова апостола в сердце свое, давайте же проникнемся его призывом, который, пройдя сквозь века, сохранил истинность свою и в наши дни. Будем же христианами, подобно тем, что были первыми, чтобы божья благодать снова почила на нас. Аминь.

Вступает орган. Карлина Вемпель вскидывается, будто ее ужалила оса. Пение, колокольный звон, звякают пфенниги о тарелку для пожертвований. Парикмахер Бульке бренчит связкой ключей. Запах жаркого доносится из пасторского дома. Прихожане выходят, словно из темной пещеры. Их ослепляет солнечный свет. Они щурятся. Мужчины раскуривают трубки, женщины болтают, сбившись в кучки:

— А ты видела, какое платье на ее милости? Чистый шелк, голову даю на отсечение.

— А как он объявил сорок! Учитель вытаращился, будто мерин! Думаешь, он видел что-нибудь? — спрашивает Клаус Тюдель.

Зеленая трава, птичий гомон. Карлина Вемпель собирает по обочине дороги молодую крапиву для своих гусей. Она кладет пучок крапивы на молитвенник. Из мужчин многие сворачивают к трактиру. Вильм Тюдель без пиджака поджидает их в дверях.

— Доброго вам утречка. Хорошая нынче погода.

— Неплохо бы, дождичек прошел.

— Твоя правда. Весна нынче выдалась сухая.

Овчар Мальтен сидит на камне перед овчарней, собаки катаются по траве.

— Он сегодня опять наставлял вас на путь истинный или раздавал крапиву? — спрашивает Мальтен пробегающую мимо Карлину Вемпель.

— Насмехайся, насмехайся, а как придет твой черед, небось тоже за ним пошлешь.

— Мне он может не класть бумажку на язык, а что до вина… вина у меня и своего хватает. Можешь тоже пропустить рюмашку, если желаешь.

— Я просто думала, что у каждого на совести есть грехи. Может, и ты дал кому-нибудь умереть без помощи и был ядовитее, чем другая змея.

— У-у-у, старая ведьма!

Жандарм Гумприх с длинной саблей, которая волочится по земле, и с толстой сигарой шествует вдоль по деревенской улице. Ни дать ни взять оловянный солдатик, который вывалился из коробки.

— Да, чтоб не забыть, — говорит булочник, — мне нужна сосновая лучина и два голика.

Лопе с гордостью принимает заказ. Дома на кухне варится картошка. Крышка подпрыгивает и дребезжит. Никого нет. Мать стирает в прачечной. Труда опять где-нибудь играет.

Лопе сливает воду с картошки, ставит на огонь капустные кочерыжки, снимает воскресные штаны и, связав три веника, прячет их за печку.

Блемска прослыл дьявольским забойщиком.

— Если он и дальше будет так вкалывать, лежать ему раньше времени на спине, — говорили шахтеры, когда Блемска только еще перешел на сдельщину.

Но Блемска на это отвечал:

— Пока работаешь в ваших чертовых норах, все едино приходится лежать на спине. — И его большие белые зубы сверкали в тусклом свете, словно принесенный сверху остаток солнечного света.

Свое упорство Блемска добыл на полях его милости. Единственный свой урожай с этих полей.

— Чего ради я буду лентяйничать? — спрашивал он. — У меня как-никак дети есть. А если хозяин шахты благодаря мне набивает карман, то это не только моя вина. Беда в том, что среди нас ошивается слишком много волков с голубиными хвостами. Они разевают на нас пасть, показывают зубы, а заодно высиживают вонючие яйца.

Блемска много чего знает. Кто его о чем ни спроси, он всегда найдет ответ. И в профсоюзе его слово тоже имеет вес. Но шахтеры, состоящие в местном социал-демократическом ферейне, его недолюбливают.

— Он родился на свет левой ногой вперед, — говорят они.

Но Блемска хорошо знает, чего он хочет. Его Фриц вот уже второй год учится в городе на слесаря.

— Пусть всякие фон-бароны отыскивают себе в другом месте погонщиков для своих волов. Я им товар поставлять не буду, — так говорит Блемска.

Марта Блемска тоже поступила в городе в няньки.

— Пусть даже дети пока ничего не зарабатывают, начнут же они когда-нибудь зарабатывать. Мои кости согнулись на службе господину высокородному кобелю. Согнуть кости моих детей я ему не дам. Вы меня знаете.

Фрау Блемска все еще прихварывает. В свое время Блемска углядел ее как «живые мощи» в женской бригаде и женился на ней.

— Но сколько я ее ни раскармливал, все без толку. Она только тогда и отращивала брюхо, когда ждала ребенка. Трое у нее, правда, сразу померли, когда увидели, что от этой матери много не получишь.

Младшенькая, Марта, совсем ее высосала. С тех пор у Минны в глазах поселилась вечная грусть, а передник ее часто бывает мокрым от слез.

— Живет она у самой воды, вот и приходится мне время от времени подсыпать вагонетку сухого шлака.

Да, Блемска частенько выполняет роль шлака. Но и в его деревянных башмаках есть одно местечко, где уже завелся жучок-древоточец.

Господин фон Рендсбург, владелец имения, и господин барон фон Рендсбург, владелец шахты, — двоюродные братья.

— Боюсь, ты принял к себе на шахту человека, который уже перепортил мне все стадо. Ну что ж, желаю радоваться. Тебе, может, так и нужно: держать динамит в твоей дыре?

Господин барон на другой же день вызвал к себе директора.

— В последнее время мы приняли кой-каких новичков. До меня доходят, к примеру, разговоры о некоем не то Бемске, не то Бремске. Говорят, он с радикальными завихрениями? Присмотрите за ним как следует.

— Хороший работник, — докладывает директору оберштейгер, — за двоих тянет.

— Коли так, дружище, держите его. Но если вы заметите что-нибудь противоположное… я хочу сказать, камрад, вы и сами знаете, какую искру еще можно затоптать, а какую уже нет.

Снег тает, с появлением первых червяков заводят свою первую песню дрозды. Повсюду лужи и журчащие ручейки. Набухает маленькая деревенская речушка, вода в ней поднимается, заливает луга, угрожающе подступает к полям, где посеяны озимые.

Управляющий наряжает Лопе на очистку канав. Лопе берет с собой лопату и скребок. Кроме того, он берет завернутые в платок Библию, Псалтырь и Катехизис. Во время работы ему придется часа на два отлучиться — сходить на урок к пастору.

Лопе вонзает лопату в переливистую струю. Он достает со дна жидкую грязь и перебрасывает ее через край канавы. Раскрытый Катехизис лежит среди первых зеленых побегов. Ветер шелестит его листами. Лопе кладет камушек между раскрытыми страницами.

«Просьба четвертая: хлеб наш насущный даждь нам днесь. Что сие означает? Ведь господь и без нашей просьбы дает хлеб насущный также и злым людям, в своей же молитве мы просим его о том, чтобы он дал нам это узнать и чтобы мы с благодарностью приняли хлеб наш насущный из его рук. А что означает насущный хлеб?»

Лопе приходится сперва посмотреть в книге, что сие означает. Господи ты боже мой, никак он не может запомнить это место. И снова он выуживает и выгребает ил, и снова, пузырясь и чавкая, ил стекает с его лопаты.

«Все, что удовлетворяет потребности нашего тела, как-то: пища, питье, платье, обувь, жилище, двор, пашня, скот, деньги, имущество, благочестивый супруг, благочестивые и милосердные правители…» Лопе запинается. Разве у него благочестивые правители? Его милость ходит в церковь, а каждому конфирманту он подарил по Псалтыри. Стало быть, его, пожалуй, можно назвать благочестивым правителем. Лопе стоит, поставив ногу на лопату, и размышляет. Мимо проходит смотритель Бремме. Он кричит: