Библиотека географа - Джон Фасман

Последний известный владелец. Павел Вадимович Зенский, главный инженер булунской рыбной консервной фабрики и комендант Булунского трудового воспитательного лагеря, каковые учреждения закрылись с развалом Советского Союза. Зенский продал ларец и то, что в нем находилось, вместе с письмом, завещанием (впоследствии утрачено) и записями эстонского поэта Якоба Харви неизвестному покупателю за неустановленную сумму.

В августе 1992 года, когда состоялась сделка, роль Зенского в ликвидации тысяч писателей-диссидентов в Булуне стала достоянием общественности. За два месяца до этого он был разоблачен как организатор ПСН (Патруля северных народов, посредством которого КГБ принуждало людей, принадлежавших к малым народностям Сибири, действовать в качестве неофициальных лагерных охранников в обмен на суррогат свободного существования), в результате чего был лишен роскошного дома на реке Лене. Скандал, заставивший его продать свою собственность, во многом зиждился на обвинениях в том, что он подговаривал охранников способствовать побегам известных писателей-диссидентов, чтобы потом лично захватывать их на территории якутского лагеря, окружавшего Булун. Пойманным писателям он обещал свободу в обмен на детальный отчет об организации побега с указанием помощников. Эти материалы он позже использовал для шантажа охранников, служивших под его командой. Что же касается пойманных беглецов, то он расстреливал их лично или приказывал убить их своим якутским наймитам. Один из пострадавших от действий Зенского охранников выдвинул против него эти обвинения, которые впоследствии были поддержаны показаниями всех оставшихся в живых охранников Булуна.

Зенский хранил у себя рукописи убитых им писателей, которые распродал, когда о его деяниях стало известно широкой публике. Его жена Людмила Яковлевна Зенская считала, что вырученные деньги ушли на взятки, с помощью которых ему удалось ускользнуть от преследования властей, а потом и вовсе уехать из России. Как бы то ни было, незадолго до суда он неожиданно исчез, и с тех пор о нем ничего не известно. Людмила Яковлевна говорила, что ее муж сам был весьма плодовитым поэтом и эссеистом. Он держал в памяти многие произведения, за которые его подопечные были приговорены к тюремному заключению. Однако его собственные литературные труды были отвергнуты всеми советскими издательствами, в которые он обращался.

Ориентировочная стоимость. Принимая во внимание древность ларца, качество работы, а также серебряные и жадеитовые инкрустации, можно предположить, что его цена выражается шестизначной цифрой. Это в своем роде музейный экспонат, стоимость которого будет постоянно возрастать, особенно если его удастся предъявить широкой публике, отсеяв тем самым расплачивающихся наличными любителей тайных сделок, не стремящихся обсуждать достоинства этой вещи в компании экспертов. При правильной рекламе и организации торгов с привлечением внимания к определенным деталям (в частности, надписям на крышке, а не материалу и инкрустациям) цена этой вещи может подняться до суммы в полмиллиона долларов.

И ВЛАСТЬ ЕГО СОВЕРШЕННА

Вечер — к лучшему или к худшему — не завершился поцелуями в машине. Ханна, чья нервозность пробивалась сквозь напускное спокойствие, в конце свидания предложила увидеться завтра, хотя забыла сообщить, в какое время и где. Когда мы ехали домой, я пару раз пытался расспросить ее о бородатом человеке в баре, но она продолжала отстаивать свою версию о сходстве с отцом. При этом голос у нее однажды чуть не сорвался на визг. Я понял, что мои вопросы раздражают Ханну, и оставил попытки разговорить ее. Не приходилось, однако, сомневаться, что она мне лжет, но равным образом не приходилось сомневаться и в том, что Ханна — самая привлекательная женщина, когда-либо ездившая в моей машине. Как я уже говорил, мне не хотелось на нее давить, тем более что этот пункт — ошибочно, как оказалось позднее, — представлялся мне не столь уж важным.

Перед тем как выйти из машины, она поблагодарила меня за обед и дивный вечер, после чего провела рукой по моей щеке и шее, задержав пальцы за воротником рубашки. Я было потянулся к ней, но не учел того обстоятельства, что забыл выключить двигатель и поставить машину на тормоз, по причине чего она неожиданно покатилась вперед. Учтивый субъект, я знаю, проигнорировал бы это и завершил вечер аварией, но я резко нажал на тормоз, и мы с Ханной едва не врезались лбами в ветровое стекло. Должно быть, опасаясь за свою безопасность (хотелось бы думать), Ханна поторопилась выйти из машины, захлопнула дверцу и, помахав мне, зашагала по подъездной дорожке к дому. Когда она в последний раз махнула мне на прощание, я тронул машину с места.

На следующее утро небо прояснилось, и все вокруг выглядело вымытым, чистым и сверкающим. Углы домов и ветви деревьев словно выступили на передний план и поражали четкостью очертаний, а небосвод стал таким прозрачным и лазурно-голубым, словно его написали на холсте маслом. Мои окна затянуло будто хрустальной изморозью: подарок природы в субботнее утро. Ничего красивее в моем жилище не имелось, но я знал, что к полудню все эти искрящиеся узоры растают. Итак, выбравшись из постели, я надел голубую рубашку с воротничком на пуговках — единственную, которую условно можно было назвать глаженой, поскольку она успела отвисеться от долгого пребывания в шкафу, — повязал галстук и натянул слаксы, после чего покинул свое убогое пристанище, с тем чтобы встретиться за ленчем с профессором Джадидом.

На пути в Уикенден я решил на короткое время остановиться у стадиона Талкотта. Мне очень понравился преподобный Макгабо, хотя я и сам не знал почему: в сущности, мы с ним лишь обменялись любезностями. Но его скромное обаяние представлялось мне своеобразным антидотом чрезмерного дружелюбия, которое демонстрировал Хэмпден. Были и более конкретные причины увидеть преподобного Макгабо: я полагал, что он знает кое-что о Ханне. Хотя я и пытался убедить себя, что, будучи репортером, освещавшим жизнь местной общины, должен использовать любой потенциальный источник информации, на самом деле меня прежде всего интересовала Ханна. Несмотря на ее обаяние, привлекательную внешность и искренность, она казалась мне человеком до определенной степени закрытым и очень себе на уме — и не только из-за ее реакции на бородатого мужчину, встреченного нами в баре. Не то чтобы я возлагал слишком уж большие надежды на досужую болтовню со священником, в попытке ее раскусить, но попробовать все-таки стоило.

Когда я добрался до стадиона, преподобный Макгабо в зеленой с белыми полосками спортивной рубашке для игры в регби и таких же шортах стоял в центре компании из двадцати примерно подростков, слушавших его рассуждения, сопровождавшиеся манипуляциями с овальным мячом, который он держал в руке.

— …и вы должны придерживаться академических стандартов. Это значит, что если вы хотите с нами играть, то падение успеваемости не допустимо ни в коем случае, как и пропуски уроков. О драках и неэтичном поведении на поле я уже не упоминаю. Говорят, что футбол — это джентльменская игра, в которую играют хулиганы, регби же — хулиганская игра, в которую играют джентльмены. Основываясь на последнем определении, я жду от вас джентльменского поведения на поле. Но для начала вы должны размяться, подготовить тело к игре. Для этого вам нужно четыре раза обежать вокруг стадиона и вернуться сюда.

Когда мальчишки рванули с места, одни чуть раньше сигнала, другие чуть позже, преподобный огляделся, заметил меня и поманил рукой.

— Несколько необычный наряд для игры в регби, — сказал он, обводя широким жестом мой костюм, словно мы находились на показе моделей. — Не видел такого с начальной школы. Мы, знаете ли, чтобы остановить соперника, хватали его за галстук. — И он ловким движением из-под руки бросил в мою сторону мяч.

— К сожалению, сегодня я не могу участвовать в игре. Просто заехал, чтобы поприветствовать вас и выяснить, не удастся ли собрать здесь материал о команде регби города Линкольна. — И я метнул мяч в его сторону.

Макгабо рассмеялся.

— Нет-нет. Мы будем именоваться «Регби-клубом Линкольна». Так более профессионально, да и звучит лучше. Между прочим, написать о нас статью — хорошая идея.

— О'кей. Хотя у меня нет при себе репортерского блокнота, я…

— Ладно, оставим это. Тем более что мне сейчас не до разговоров. Но если вам действительно любопытно, то замечу, что мы собираемся здесь каждую субботу. Начать стараемся около одиннадцати, чтобы потом доставить мальчиков на станцию к трем тридцати.

— И откуда же ваши мальчики приехали?

— В основном из Нью-Хейвена. Я знаю их по волонтерской работе, которой там занимаюсь. Многие из них впервые выехали за пределы своего города. Что же касается этого милого городка, то готов поспорить, что его жители также впервые увидели так много черных парней в одном месте.