Внедрение - Андрей Константинов

– Кто там притаился? – окликнул Егора Ильюхин.

– Якушев, – ответил опер.

Полковник хмыкнул:

– Для пятимиллионного города идентификация недостаточна, юноша.

– Оперуполномоченный шестнадцатого отдела лейтенант милиции Якушев! – отрапортовал Егор и шагнул в кабинет, словно десантник в люк самолета.

В кабинете было сумрачно, полковник просматривал документы при свете одной лишь настольной лампы.

– Уже что-то, – сказал Ильюхин, не отрывая головы от бумаг, и тут же добавил уже самому себе: – Ну как так можно писать?

Якушев по-прежнему стоял посреди кабинета. Наконец Виталий Петрович поднял голову и хмыкнул:

– В ногах правды нет… крестничек.

Егор аккуратно выдвинул стул и присел к столу полковника.

– Ну и что тебя, лейтенант, привело ко мне? Говори тезисно. У меня тут… С коллективом проблемы возникли?

Якушев откашлялся и начал:

– В минувшую субботу без вести пропала помощник прокурора Василеостровского района Николенко, вчера ее вещи были обнаружены на берегу Черного озера, сама потерпевшая жила и работала на моей территории, поэтому я и занимаюсь…

– Это я понял, дальше!

– Изучив распечатку ее мобильного телефона в день исчезновения с установленными антеннами звонков, одну распечатку ее связи и еще некоторые факты, я подозреваю конкретного человека.

– Ну. Подозреваешь – дальше что?

– По некоторым причинам я не могу открыто заниматься розыском дальше.

Виталий Петрович покрутил головой:

– Опер редко когда открыто может заниматься, ты не одинок. В чем причина? Не крути, говори прямо. Чего ты так разнервничался?

Якушев запнулся, опустил голову и сбился с четкого доклада на какой-то не очень связный шепот:

– Товарищ полковник… Я – не стукач. И я не хочу, но… Дело в том, что на этого человека у Николенко был материал… Хотя даже не материал, а анонимка… Может, просто совпадение.

– Хорош, – сказал полковник и прихлопнул по столу ладонью. – Ты сам-то слышишь, что говоришь? Вот что, давай-ка спокойно и четко мне все объясни, у нас это будет разговор для начала доверительный… Егор, ты меня слышишь?

Ильюхин назвал Якушева по имени, демонстрируя, что помнит его, и сокращая некую субординативную дистанцию.

Опер тяжело вздохнул и наконец решился:

– Дело в том, что я подозреваю своего бывшего коллегу, бывшего оперуполномоченного Штукина. Он раньше работал на моем месте, даже дела мне передавал. И в коллективе его хорошо вспоминают. Его уволили, когда был тройной убой в лифте, где он оказался в… в неправильной компании. Многие считают, что с ним поступили несправедливо.

Виталий Петрович снял очки, отложил какой-то рапорт о служебной проверке, встал и закрыл дверь в кабинет. Полковник вдруг сделался очень серьезным, Егору даже показалось, что на его лбу выступила легкая испарина. Ильюхин снова сел за стол и тихо сказал:

– А теперь, друг Егор, давай-ка все с самого начала…

На этот раз Якушев говорил долго и рассказал в мельчайших деталях почти все – опустил только свои отношения с Зоей, разговор с Ермиловым и Юнгеровым и драку в поместье Александра Сергеевича. Ильюхин не перебивал, слушал и все больше мрачнел. Когда Якушев закончил, полковник долго молчал и курил, а потом спросил бесконечно усталым голосом:

– Судя по некоторым твоим оценкам, ты забыл мне кое-что рассказать.

– Что? – вскинул голову Егор.

– Дружище, а у тебя с этой Зоей Николаевной были отношения? Ты не молчи, не молчи! Сам ведь задаешь людям вопросы, на которые им не хочется отвечать!

Якушев отвернулся и глухо сказал:

– Да, были! Но это не влияет ни на распечатки, ни на поступившую на Штукина анонимку!

– То есть… К предполагаемому злоумышленнику ты имеешь личные счеты?

– Имею, – с некоторым вызовом ответил Егор. Виталий Петрович кивнул и забарабанил пальцами по столу:

– Веселый разговор…

Якушев не понимал странной реакции полковника, и, вообще, его начинал бесить этот странный заговор молчания вокруг Штукина. После короткой паузы опер не выдержал и спросил:

– Товарищ полковник, а в чем дело-то? Если Штукин ни в чем не виноват, почему же нельзя его дернуть, выяснить все – да и отпустить потом, извинившись?

Ильюхин молчал. Он ведь не мог объяснить Егору, что все услышанное явилось весьма неприятным сюрпризом для него. Полковник не понимал, отчего Валерий не рассказал ему все сам… Хотя – до их плановой контрольной встречи было еще целых четыре дня, но он мог в такой ситуации и вызвать на экстренную встречу… Не посчитал нужным? Хотел посмотреть, как будет обстановка складываться? Не мог Виталий Петрович объяснить Егору, что дернуть сейчас по таким раскладам Штукина – значило поставить под угрозу его успешное внедрение в империю Юнгерова. Кто знает, как люди Юнкерса отреагируют на такие расклады? Может, никак, а может, по русскому принципу – то ли он шубу украл, то ли у него шубу украли, но на всякий случай – ну его на хрен, мутный он какой-то…

Наконец полковник поднял тяжелый взгляд на опера:

– А ты, лейтенант, как я понимаю, это дело по понятным причинам не оставишь?

Якушев помотал уже совсем одуревшей головой:

– Я, товарищ полковник, не понимаю, почему это дело нужно оставлять… Я понимаю, что есть этические моменты… Что это наш бывший коллега… Но ведь и Зоя…

Тут его голос предательски дрогнул, и Егор осекся, с ужасом ощущая, как его начинает в прямом смысле трясти.

Виталий Петрович быстро налил стакан воды и почти силой заставил опера ее выпить. Неожиданно полковник обнял лейтенанта за шею и прижал к себе. Оба они вдруг так растерялись и удивились этому жесту, что долго сидели молча и неподвижно. Якушев, постепенно успокаиваясь (относительно, конечно), видел, точнее, чувствовал, что Ильюхин о чем-то лихорадочно и мучительно думает, прикидывает что-то, взвешивает…

Наконец Виталий Петрович сказал:

– Я скажу тебе, Егор, почему нельзя сейчас Штукина официально дергать. Скажу, если ты мне пообещаешь, если дашь честное слово офицера, что сказанное мной в тебе и умрет.

Якушев уже охренел настолько, что перестал удивляться чему бы то ни было. Он бы уже, наверное, не удивился, если бы выяснилось, что Штукин – секретный сын президента и носитель сакрального знания. Поэтому опер деревянными губами прошептал:

– Я даю честное слово офицера, товарищ полковник. Я клянусь мамой. Чем еще мне поклясться?

– Больше ничем. Все это… Эх, Егор… Я, чтоб ты знал, не имею права тебе этого говорить. Ни под какие честные слова. Но… Слишком как-то все… в узелок завязалось.

Полковник замолчал. Якушев не мог читать его мысли, не мог и знать поэтому, какое нестандартное, в чем-то нелогичное решение принимает Ильюхин. А полковник думал о том, что в этой истории с внедрением Штукина все с самого начала пошло наперекосяк и все действующие лица принимали решения, не только не свойственные им, но и, подчас, противоречащие их мировоззрениям…

– Дело в том, – сказал Виталий Петрович, – что на самом деле Валерий не бывший наш коллега, а настоящий товарищ, который выполняет важное задание.

– Какое… задание?

Полковник быстро взглянул искоса на опера:

– Задание… по раскрытию того самого убоя в лифте, где он чудом уцелел. Понимаешь? И задание это нельзя сорвать ни в коем случае…

Егора оглушило, как взрывной волной. Он долго не мог вымолвить ни слова, а потом спросил и сам не узнал свой голос – какой-то скрипучий, старческий:

– И для этого… Штукин к людям Юнгерова внедрился? Потому что убивали его людей?

– В каком смысле «внедрился»? – быстро и как-то очень нервно переспросил полковник, что не ускользнуло от обостренного воспаленного сознания опера. Якушев никак не отреагировал на переспрашивание, и Виталий Петрович, проиграв паузу, ответил сам: – Егор, я и так сказал тебе намного больше, чем мог. Я не знаю, сможешь ли ты это оценить.

– Смогу. – Якушев встал на негнущиеся ноги и качнулся в сторону выхода. – Разрешите идти, товарищ полковник?

– Иди, Егор. Постарайся отдохнуть, ты вымотался до предела, я вижу. А я тебе тоже даю честное слово офицера, что детально разберусь в истории твоей Зои своими методами. И выясню, что там случилось на самом деле. Думаю, что там не было криминала и злого умысла. Но я, в любом случае, обещаю во всем разобраться и рассказать тебе. А там уж будем вместе решать, что делать. Если надо будет вообще что-то делать. Но мне нужно время, чтобы спокойно во всем разобраться. Поэтому я тебя еще раз прошу…

– Я понял, товарищ полковник. Я дал слово. Я обещаю, что больше ни с кем об этой истории разговаривать не буду. Хватит уже… Разрешите идти?

– Иди. Спасибо, что пришел ко мне. Я этого не забуду.