Внедрение - Андрей Константинов

Ермилов выдержал паузу, закурил и спросил совсем тихо:

– Или я в чем-то не прав по существу?

Егор еле сумел разлепить вспухшие от прикусов губы:

– А если Штукин врет? Если у него был мотив… утопить?

Юрий Петрович вздохнул и посмотрел на него, как на убогого:

– Ты о картинках об этих?

– И о них тоже.

– Красиво. Но Штукин не врет. Я еще вчера тебя слушал – умилялся. Сам посуди – на хера ему ее топить, если в ее сейфе анонимка все равно осталась! Да она, скорее всего, и ознакомиться-то с ней не успела! А он про нее тем более не знал… Да и если бы знал – она ему ничем не грозила, эта анонимка. Никто бы ничего не доказал – я знаю, потому что Валерий мне рассказывал про эти картинки… И обсуждать здесь больше нечего. Тратим время и силы, устаем в суете. Ты привыкай к сжатости.

– Это как? – поднял голову Якушев.

– А так! Объяснять все по два часа у меня время, может, и есть, но это неправильно, потому что ты можешь привыкнуть. И посему на твой невысказанный вопрос: а не обвел ли меня Штукин вокруг пальца, отвечаю: ты посмотри на меня и на него! И на себя тоже можешь взглянуть в зеркало, потому что особенно вы ничем друг от друга не отличаетесь.

– Отличаемся! – скрипнул зубами Егор.

Юрий Петрович еле заметно усмехнулся – одними губами:

– Ах, да! Если бы Николенко утонула при тебе, то ты бы сдался в плен и вылетел из угрозыска с треском! А наши виды на тебя – это бы все на охи-ахи разменялось!

Якушев поднялся, лицо его было очень бледным, а уши, наоборот, горели рубиновыми лампочками. Он заставил себя посмотреть Ермилову в глаза, подтянулся и отчеканил:

– Я поговорю с Юнгеровым!

– Конечно! – согласился Юрий Петрович. – Ты ведь не в челяди – у тебя есть такое право!

В душе Ермилов снова ухмыльнулся. Он, вообще, по особенному понимал слово «честь». Он, например, считал, что торпедировать судно, а потом расстрелять из пулеметов плавающих моряков – это и называется «с честью выполнить боевую задачу». Многие флотские офицеры, кстати, считали такое поведение не рыцарским, а волчьим…

Егор отправился в поместье Юнгерова немедленно, Юрий Петрович – тоже. Но поскольку Якушев добирался общественным транспортом, а Ермилов – персональным автомобилем, то, конечно, начальник «контрразведки» прибыл на «Аэродром» где-то на час раньше опера.

Егор не знал, что Юрий Петрович успел уже кратко переговорить с Александром Сергеевичем. Юнгеров своего знакомства с предметом разговора ничем не выдал, принял Якушева по-отцовски, выслушал, но не поддержал. Нет, он разговаривал с Егором тепло, хорошо, правильно и доходчиво – но не поддержал. Получалось, что Ермилов – прав, а следовательно, прав и Штукин.

У Якушева опустились руки. Он извинился перед Александром Сергеевичем за то, что отнял время, вышел из особняка и направился к озеру. Ему хотелось окунуться в сентябрьскую воду, чтобы хоть как-то остудить свою пылающую голову. Подходя к озеру, Егор вспомнил, как они ночью купались тут с Николенко голыми, и застонал чуть ли не в голос.

Неожиданно Якушев увидел Штукина и Дениса, которые вытаскивали из озера водный мотоцикл и устанавливали его на специальную тележку.

Егора заколбасило еще сильнее – он был уверен, что Штукин где-то рядом с Юнгеровым, но не предполагал все же встретить его в самом поместье.

Якушев встретился с Валерием глазами – тот спокойно, хотя и нехотя, махнул рукой в знак приветствия. Егор ответил очень недобрым взглядом. Штукин вызов принял, подошел и сказал спокойно:

– Тесен мир. Ты, я вижу, любишь жесткие разговоры. Так вот. У тебя с Зоей были отношения. Были. Но сплыли. А у меня с ней отношения начали завязываться. Я у тебя ее не крал и не отбивал. Так вышло. Считаешь меня негодяем – иди, сдавай. Только поймут тебя лишь несколько сорокапятилетних тетенек в драных колготках из горпрокуратуры. И то – поймут лишь потому, что им нравится бегать, пригибаясь, по Исаакиевской площади, и судачить. Другие – не поймут. И свои – не поймут. А мы с тобой, хоть и в разных лодках все время, но все время вроде как свои…

– Вот именно, что «вроде как», – выдавил сквозь зубы Егор.

Денис, стоявший чуть поодаль, насторожился, уловив, как сгущается атмосфера. Штукин мотнул головой:

– Ты еще оскалься на меня и зарычи!

Тут Якушев не выдержал и неожиданно для самого себя ударил Валерия в челюсть – снизу вверх, без замаха. Штукин упал, но тут же пружинисто вскочил и потрогал пальцем треснувшую нижнюю губу:

– Все, что можем, барчук?

Денис мгновенно прыгнул и встал между ними – его торс, словно крепостная стена, разделил противников:

– Если вам надо поговорить – так отойдите на берег озера!

Но Якушев и Штукин и без воспитательных мер Волкова не торопились вцепиться друг в дружку. Они лишь обменивались нехорошими взглядами и тяжело дышали.

– Я вот сейчас «отойду» всем троим! – Голос Юнгерова, незаметно подошедшего с охранником, прозвучал настолько неожиданно, что из всей троицы не вздрогнул только Денис.

Штукин криво улыбнулся:

– Я тут человек новый. Может, так принято – для порядка в харю… Егор все-таки – особа серьезная…

Александр Сергеевич прикусил губу и долго, сдерживая клокотавшие в себе слова, молча смотрел на Якушева. Наконец он сказал очень тихо, но так, будто приговаривал или окончательный диагноз ставил:

– Мне стыдно. Уйди отсюда и не появляйся, пока не осмыслишь свое поведение!

Егор отвернулся и даже не пошел, а побрел прочь. Сказать, что ему было плохо, – значит, не сказать практически ничего. Якушеву и жить-то уже не очень хотелось. Черная полоса, в которую он влетел после разрыва с Зоей, не то что не кончалась – она делалась все гуще и плотнее. Все шло не так, и даже намного хуже, чем не так. Егор терял близких людей. Близкие люди отворачивались от него, а Зоя, отвернувшись, вообще ушла навсегда. Якушеву хотелось выть, его душили рыдания, не находившие выхода.

Вернувшись к себе в шестнадцатый отдел, Якушев сел за стол, положил на него руки и уронил на них голову. Так он просидел долго. Потом встал, побродил по кабинету, натыкаясь на углы. Машинально Якушев взял в руки ежедневник Штукина, который тот оставил ему, и начал листать его. Довольно быстро он по аккуратным пометкам сумел точно установить день, когда Валерий взял у задержанного французские рисунки. Судя по всему, Штукин изначально не придал этому эпизоду особого значения. Может быть, он потом врубился и?… А что «и»? Чего теперь об этом думать? Да и, честно говоря, Егор уже и сам не очень верил, что Штукин специально повез Зою на озеро топить из-за рисунков. И ведь не насильно же? Но вопросы все равно оставались. Якушев не верил Валерию, и в несчастный случай не верил тоже. Не желал верить и поэтому не верил… Не на все вопросы были получены убедительные ответы, а как их теперь получить? Прокуратура наконец возбудила уголовное дело, да что толку? Не мог Егор уже идти в прокуратуру со своей информацией – после разговоров с Юнгеровым и Ермиловым. Пойди он туда – и станет «ломовым»[40] не только по мнению Штукина, на которое плевать…

Что же делать? Туда – нельзя, сюда – нельзя… Якушев чувствовал, что еще немного и он сойдет с ума. Под вечер он решился все-таки поговорить с полковником Ильюхиным. Ну не мог Егор просто плюнуть на это дело и растереть. Слишком сильно он еще был влюблен в Зою, слишком жгла его несправедливая обида, вот и хотел он ей, хотя бы мертвой, доказать… Что доказать? Что не предал и не бросил? Наверное… В воспаленном сознании Егора четкий ответ не формулировался.

К Главку Якушев подъехал уже глубоким вечером. В принципе, обычный земельный опер просто так зайти в Главк не мог – в удостоверении должна была быть поставлена специальная отметка. Когда-то это была звездочка в кружочке, потом звездочку заменил якорек. Якорек уже не впечатывался в удостоверения, а наклеивался, поэтому, когда сотрудники главка меняли ксивы, они зачастую отклеивали якорек и отдавали своим корешам в районы. Но у Якушева еще таких связей не было, он в милиции служил без году неделю.

Теоретически он должен был попросить кого-либо из сотрудников Главка, чтобы его провели сквозь пост, либо позвонить снизу самому Ильюхину.

Егор поперся просто так – внагляк, и прокатило. Сержант глянул на его удостоверение мельком, тем более что Якушев затесался в группу возвращавшихся откуда-то сотрудников. Егор даже горько усмехнулся – надо же, наконец-то хоть в чем-то повезло…

Кабинет Ильюхина, в котором он никогда не был, Якушев нашел быстро. Дверь в кабинет была приоткрыта, так что любой тихо подошедший по коридору хорошо просматривался из-за стола Виталия Петровича.

– Кто там притаился? – окликнул Егора Ильюхин.

– Якушев, – ответил опер.