Искатель. 1972. Выпуск №3 - Николай Леонов

— Самуил Готлибович, вот письмо поручика…

Гмелин осторожно развертывает его, и первые же строки заставляют его вздрогнуть:

«Простите, но я умер. Пишу эти строки, чтобы не утруждать других…»

Глава IX. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Мрак. Порывистый ветер гасит факелы.

Как идти дальше? Один неверный шаг — и пропасть. Однако люди идут. Они знают, что, если сегодня не спустятся, завтра буран похоронит их здесь. Так сказал проводник, и потому путешественники идут. Ведь сейчас они могут еще спуститься. Позже — верная смерть. Снежный саван.

«Саван…» — Гмелин невольно ежится. Тревожно, пронзительно запела впереди труба. Голос ее подобен крику раненой птицы. Птица плачет, зовет, но стая давно улетела.

Тоскует, печалится теперь птица-труба. Тоскуют и печалятся люди. В темноте не видно их глаз. Гмелин знает: сегодня у многих в глазах боль. Но единственно, что он может сделать, — это идти вперед. Вернее, не вперед, а вниз.

Гмелин взмахивает рукой, как бы отгоняя тревожные мысли:

— Эй, там, впереди! Факелы остались?

— Никак нет. Последние сгорели.

По голосу Гмелин узнает Федьку. На мгновение ему даже становится весело. Замечательный мальчик! Другие из прежней, первой, экспедиции далеко не все решились идти с ним. Казачок же сам напросился, помнится, так и сказал: «Мне без вас теперь никакой жизни нету!»

«Ах, Федька… А какая жизнь со мной? Голод, опасности, болезни…» — Гмелин останавливается, вновь зовет:

— Федька!..

— Что прикажете?

— Приказываю улыбаться… Так и передай: Гмелин, мол, приказали улыбаться.

— Слушаюсь… — казачок резко повертывается, но тут же застывает на месте: «В темноте-то не видать, кто улыбается…»

Гмелин хлопает Федьку по плечу, и, будто по секрету, шепчет:

— Надо же какой-то приказ отдать, а то подумают еще: упал в пропасть начальник.

Пронзительно гикнув, Федька исчезает.

А кругом тьма… густая, тяжелая. Она давит на плечи, прижимает к земле. Надо бы, конечно, остановиться, отдохнуть. Но каждый понимает: остановиться нельзя, и, напрягаясь из последних сил, идет.

Снова послышался и замер над горами долгий крик трубы. Вновь тревога и сомнения, но ученый теперь не поддается им: «Истина никогда не бывает конечной. В познании важен процесс, движение. Да, да, движение. Сие и есть главное в моей жизни. Не только результат и надежда на великое открытие толкают меня на служение отечественной науке. Более здесь имеет значение само путешествие, риск, борьба, муки. Это и вдохновляет людей, меня, во всяком случае».

— Господин профессор, — чей-то насмешливый голос выводит Гмелина из задумчивости.

Рисовальщик Бауэр. В отряде он известен как первый весельчак и насмешник.

— Господин профессор, — загадочно произносит рисовальщик. — А вы, по-моему, ошиблись в экипировке экспедиции.

— В чем же? — Гмелин настораживается и, как всегда, ждет очередной шутки.

— Да вот… — подобно всем насмешникам, Бауэр говорит серьезно. — Да вот, взяли лошадей, а не позаботились о кошке. Отличнейший проводник ночью.

— Безусловно, — медленно произносит Гмелин. — Безусловно. — И неожиданно, как хороший фехтовальщик, делает выпад: — А вы не беспокойтесь. Здешние кошки еще могут позаботиться о вас, Бауэр.

И как бы в подтверждение слов путешественника рисовальщик вдруг видит рядом два больших желто-зеленый глаза.

— Пантера! — в ужасе кричит он и стреляет.

— Бывает, бывает… — смеется профессор и дружески похлопывает художника по плечу: — У вас Слишком развито воображение, Бауэр.

Рисовальщик смущен. Некоторое время Гмелин молчит, затем успокаивает:

— Ничего, сударь, не огорчайтесь. Со мной еще хуже было. Однажды, во время лихорадки в Ензели, мне знаете что почудилось? Будто бы поручик Охотников… Так вот, мне представилось, что Охотников не кто иной, как наследник престола Павел. Я вел с ним очень серьезную беседу, жаловался, просил солдат, лошадей. Грозил и плакал даже. Судя по всему, вам еще до слез далеко.

Последние слова ученый произносит почти шепотом. Опять нахлынули воспоминания, закружили, унесли в прошлое: Еизели, Шемаха, Дербент, старые друзья: Борисов, Охотников.

Как ни парадоксально, но дороже всего для него этот персидский период жизни. В сравнении а ним все остальное — и университет и академия — кажется пустяками.

С грустью и насмешкой вспоминает он свои первые мечты о славе, о том, как при его появлении в петербургских гостиных будут говорить: «А кто сей Гмелин?» — «Да как же, великий путешественник!»

Великий! После первого путешествия его действительно называли великим. Однако не путешественником, а кляузником. И все из-за того, что он во что бы то ни стало стремился лучше экипировать новую экспедицию. Сил, им затраченных, вполне хватило бы еще на одно путешествие.

Впрочем, надо отдать должное чиновникам. Они предупреждали об опасности, грозящей ему в западных провинциях. Междоусобица, разбой, враждебность ханов к России.

Напоминали даже о забытой экспедиции Лопухина, родственника Петра, который возвращался с посольством Артемия Волынского в Россию. Ему доверили доставить подарки царю, в том числе ни много ни мало — живого слона. Тогда же Лопухин получил нечто вроде охранной грамоты. Грамота сия гласила: «В своих владениях каракайтагский уцмий всячески будет способить и благоволить Лопухину». На деле же уцмий в сговоре с другими ханами предательски напал на русский отряд. Завязалась ожесточенная перестрелка. Во время оной несколько казаков были убиты, а слон тяжело ранен.

Лишь благосклонное соизволение императрицы заставило чиновников продвинуть дело Гмелина. И все-таки дали ему всего очень мало. Думали — он откажется. Ошиблись — ни сегодня, ни завтра, никогда не откажется он от своей мечты — путешествовать.

— Огни! — кричит впереди Федька. — Внизу огни!

Гмелин облегченно, вздыхает. Наконец-то можно будет отдохнуть.

Вспыхивает, переливается огнями восточное селение. Издалека оно походит на праздничный торт со свечками.

Тихо, почти бесшумно подходит отряд к аулу. Но перед самым въездом из темноты возникает фигура солдата.

Звучит громкое, резкое:

— Нет! Наш хан и повелитель не велел пускать вас, чужестранцы!

Отряд минует аул и останавливается неподалеку, на пустынном каменистом плато.

Там в старой палатке, которую лишь ради шутки можно назвать шатром, начальник экспедиции разворачивает карту.

Так или иначе, но ехать обязательно надо через враждебные племена. Какое из них страшнее, никто толком не знает. Известно одно — каракайтагский уцмий эмир Гамза жесток и коварен. Но ведь сие лишь говорят. Быть может, с ним как раз и можно будет поладить. Объезжать же его ханство — слишком далекий путь.