Генетик - Анатолий Маев

– Я могу с ним поговорить?

– Вы с ним уже четверть часа говорите! – последовал ответ.

«Скользкий и опасный тип», – подумал председатель о профессоре перед тем, как покинуть клинику.

Хвостогривову жуткая новость не расстроила. Под предлогом воспитания неполноценного ребенка она добилась увеличения ежемесячного содержания.

* * *

Больше всего Вараниев боялся реакции господина Гнездо. Ведь именно его деньгами оплачивались аппаратура и труды Ганьского, квартира Хвостогривовой, выдавались вознаграждения врачам. И именно Вараниев убедил спонсора вложиться в перспективное якобы дело, в красках разрисовав ему, как новоявленный Вождь приведет партию к власти и сполна отблагодарит всех, кто заслужил. Много чего наобещал председатель, а потому не знал, как донести новость до господина Гнездо. Советоваться он поехал к Шнейдерману.

– А ты пока не говори! – предложил Боб Иванович. – Сегодня не лечат, а завтра, глядишь, научатся. Я вон недавно прочитал, что в Эстонии одному учителю голову от шимпанзе пересадили, и ничего – живет. Правда, по деревьям стал лазить и рожи корчить.

– Зачем пересадили? – сомневаясь, не шутит ли Шнейдерман, спросил Вараниев.

– А черт их знает, – ответил второй человек в партии, – об этом не сообщали. Короче, поменяли, и все. А лет десять назад о таком даже и не думали. Да и мало ли что сказал тот профессор! Может быть, он не знает, как лечить, а другой знает.

«Нет уж, Зайцевский точно знает, что говорит, по нему видно», – подумал Вараниев. Но тут ему вспомнились слова Ганьского о болезнях, обусловленных генно-хромосомной патологией: «…после установления диагноза узнать имена ведущих специалистов в каждом конкретном случае и обращаться к ним. И только к ним!»

На следующее утро Вараниев и Шнейдерман отправились в Главную врачебную библиотеку. С большим трудом, потратив много часов, они сумели найти то, что искали, – «Биенальный справочник болезней и синдромов. Ведущие специалисты мира».

Вараниев открыл книгу.

Промелькнули «Инфекционные болезни», «Урология», «Абдоминальная хирургия», «Психиатрия» и многие другие разделы, пока наконец не отыскались «Хромосомные болезни и синдромы». Разволновавшийся председатель отложил книгу и вышел перекурить. Сигарета в руках Вараниева всегда означала лишь одно – нервничает. Вернувшись, он сел на стул рядом с Бобом Ивановичем.

– Не то, все не то! – повторял Шнейдерман, вслух читая названия недугов: – «Синдром Шерешевского-Тернера, синдром Нуннана, синдром Орбели…» – И наконец наткнулись на строку: «Синдром попугая. Ганьский, Аполлон. Россия. Москва. Безработный».

Товарищи по партии уставились друг на друга. Потрясение было настолько велико, что слова подошедшей к столу сотрудницы библиотеки «Господа, перестаньте кривляться! Вы в библиотеке, а не в продуктовом магазине» не вывели их из состояния оцепенения.

Первым пришел в себя Боб Иванович:

– Это шанс! Я точно тебе говорю, это шанс!

Вараниев тяжело посмотрел на соратника:

– Ты думаешь?

– Почти уверен! – убежденно ответил Боб Иванович.

– Он нам не поможет: я не заплатил ему.

– Не заплатил – заплатишь, – убеждал Шнейдерман.

Но оптимизм к председателю не приходил:

– С чего заплачу? Я на эти деньги Жанетте квартиру купил.

– Как купил, так и продашь, – объяснил второй человек в партии.

– А воспитывать Вождя ты будешь? На партийной квартире?

Шнейдерман молчал, обдумывая, что ответить.

– А что, неплохая идея, – опередил его Вараниев, – квартиру продадим. Но не ту, где Хвостогривова с Великом, а партийную. Ту, в которой ты проживаешь. Если, конечно, Гнездо разрешит.

– Я там прописан! – парировал Шнейдерман.

– Выпишешься. Ради великой цели партии.

Подобная перспектива соратника явно не обрадовала.

– Может быть, и ты свою квартиру продашь ради той же самой цели?

Ответ председателю не понравился:

– Я, можно сказать, коренной москвич!

– Коренные только лещи на Волге, – дерзко откликнулся Боб Иванович.

– Короче, будет так, – безапелляционно заявил Вараниев, – партийную квартиру продаем, а тебя к Жанетте подселим. Признаем, так сказать, ваши отношения. А чтобы ты не зазря зарплату получал, будешь заниматься воспитанием Вождя.

– Какие отношения?! Какое воспитание?! Да если бы я даже и был воспитателем по образованию, то все равно не взялся бы ни за какие деньги! А с Жанеттой сам живи, если хочешь. Мне противопоказано: характеры разные.

Диалог все больше обострялся, что не было выгодно ни одному из спорящих. Слишком теплым находил свое место в партии Шнейдерман. Вараниеву же не нужен был неподконтрольный носитель информации о рожденном Вожде.

– Даю тебе месяц на поиски жилья, – постановил председатель. – Если не найдешь – у меня перекантуешься: комната дочери свободна. Компенсацию за аренду будешь получать. Все, тема закрыта. Что касается Велика… Будем надеяться, что Ганьский поможет. Но надо ему заплатить. Еврухерий так и сказал: «Велик от рождения болеть будет, а Ганьский помочь сможет». Видел, надо полагать…

Товарищи по партии вышли из библиотеки и разъехались по домам.

* * *

Ганьский сидел за столом, медленно перемещая огромную старинную лупу в бронзовом корпусе, – рассматривал и анализировал почерки, присланные ему заказным письмом. Раздался телефонный звонок. Ученый снял трубку, и голос его стал сахарным:

– О, Виктор Валентинович, дорогой! Сколько лет, сколько зим! Как здоровье? Как семья? Спасибо, мне грех жаловаться, весь в работе. Много интересных тем, есть успехи. Чем обязан вашему звонку? Смею предположить, вы просто вспомнили ученого и почувствовали себя неловко: совсем позабыли раба науки.

Услышав просьбу о встрече, Аполлон Юрьевич любезно пригласил:

– Милости прошу в гости. Жду вас!

Ровно в десять утра Ганьский открыл дверь.

– Прекрасно выглядите, Виктор Валентинович! Рад вас видеть. Я-то, признаться, грешным делом, засомневался: уж не обидел ли чем. Совсем ведь меня позабыли. Как поживаете, дорогой?

– Что вам сказать, Аполлон Юрьевич… Сам вроде бы неплохо. Активный образ жизни, болеть некогда. Супруга все больше у телевизора, тоже здорова.

Последнюю фразу Вараниев произнес с такой интонацией, что Ганьскому показалось: если бы и болела, председатель не очень бы расстроился.

– А вот это плохо. Мало того, что гиподинамия развивается, так ведь еще и голова ничего полезного не получает. Отучайте ее от экрана, уважаемый. Но постепенно, чтобы нервную систему не сорвать. Что же она смотрит?

– Я всего не знаю, но по большей части чепуху всякую.

– Искренне сочувствую. Телевизор действует на подкорку, вызывает привыкание посильнее, чем у курильщиков или алкоголиков. Изменения психики гарантированы через два года при ежедневных трехчасовых просмотрах. Через пять лет – стойкие нарушения: подавление воли, разорванное мышление, эмоциональная тупость. Однако что же привело вас ко мне, дорогой Виктор Валентинович? – поменял тему Ганьский.

– Племянник. Сын моей любимой сестры болен.

– Вот как? Печальная весть! Увы, никто в нашем бренном мире не застрахован от болезней. И какой диагноз? Кто поставил?

– Профессор Зайцевский определил «синдром попугая», – грустно сообщил председатель.

– Боже ты мой! – всплеснул руками Аполлон Юрьевич. – Большего зла для ребенка, чем консультация этого пузатого головастика из Института наследственности и генома, и придумать трудно! Человек, далекий от медицины, общаясь с ним, подумает: вот он, бог исцеления. А на самом деле – сплошная болтовня. Не он ли порекомендовал меня? – улыбнулся Ганьский, уверенный в отрицательном ответе.

– Нет. Вы мне в телефонном разговоре сказали как-то, что при генно-хромосомных заболеваниях надо смотреть в справочниках, кто номер один из врачей. Там я вас и нашел.

– Важное уточнение, Виктор Валентинович: я – не врач. Но действительно с большой долей вероятности могу утверждать, что являюсь единственным ученым в мире, который располагает реальной возможностью помочь. Об этом вы и пришли просить меня, смею предположить?

– Да.

– Очень тронут вашим поступком. Так хлопотать за племянника… Нечасто встретишь подобное отношение в наши дни. Что ж, готов попытаться.

– Спасибо! Огромное спасибо! – Улыбка осветила лицо Вараниева.

– Но должен вас огорчить: тут есть некоторые острые углы, которые необходимо сгладить. Проблема, как ни прискорбно, в муже вашей сестры. Этот человек самым недостойным образом обманул меня, нарушив условия договора. По всем канонам жанра я должен был бы, не раздумывая, передать ему через вас свой категорический отказ. Я ведь клятву Гиппократа не давал. И тем не менее чувствую себя сопричастным к судьбе мальчика. Да и чисто по-человечески не могу пройти мимо, зная, что имею реальную возможность помочь. Поэтому прошу вас передать зятю, что я готов пойти ему навстречу. Точнее сказать – его ребенку. Само собой разумеется, его финансовые обязательства должны быть им реанимированы.