Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

20. Загоскин М.Н. Два характера // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания: Антология. СПб., 2000.

21. Игнатова Е. Записки о Петербурге: Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов ХХ века. СПб., 2003.

22. Исупов К.Г. Диалог столиц в историческом движении // Москва-Петербург. Российские столицы в исторической перспективе. М.; СПб., 2003.

23. Каган М. Град Петров в истории русской культуры. СПб., 1996.

24. Каменский А. «Под сению Екатерины…». Вторая половина XVIII века. СПб., 1992.

25. Кларк К. Москва и Петербург в тридцатые // Санкт-Петербург: окно в Россию. Город, модернизация, современность: Материалы международной научной конференции. Париж, 6–8 марта 1997. СПб., 1997.

26. Коэн Ж.-Л. Санкт-Петербург: стратегии городской реформы в 1900–1939 // Санкт-Петербург: окно в Европу. Город, модернизация, современность: Материалы международной научной конференции. Париж, 6–8 марта 1997 г. СПб., 1997.

27. Латышев А.Г Рассекреченный Ленин. М., 1996.

28. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений; В 4 т. Л., 1979–1981.

29. Лихачёв Д. Петербург в истории русской культуры // Лихачёв Д. Избранные труды по русской и мировой культуре. СПб., 2006.

30. Мережковский Д.С. «Петербургу быть пусту.» // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания: Антология. СПб., 2000.

31. Мусаев В.И. Быт горожан // Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны. СПб., 2000.

32. Пушкин А.С. Путешествие из Москвы в Петербург // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М., 1962–1966.

33. Рабинович А. Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде. М., 1989.

34. Синдаловский Н.А. История Санкт-Петербурга в преданиях и легендах. СПб., 1997.

35. Синдаловский Н.А. Санкт-Петербург: Энциклопедия. СПб., 2008.

36. Солсбери Г 900 дней. Блокада Ленинграда. СПб.-М., 1993.

37. Сумароков П.И. Старый и новый быт // Москва-Петер-бург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания: Антология. СПб., 2000.

38. Топоров В. Петербург и петербургский текст русской литературы // Метафизика Петербурга: Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Выпуск 1. СПб., 1993.

39. Устрялов Н.В. Судьба Петербурга // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания: Антология. СПб., 2000.

40. Щербатов М.М. Прошение Москвы о забвении ея // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания: Антология. СПб., 2000.

41. Эйхенбаум Б.М. Душа Москвы // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания: Антология. СПб., 2000.

Полукровка

— А вы сами какой нации будете?

Прохожий

Кто вы, господин Петербург, — русский или иностранец?

Петербург строился разноплемённой армией архитекторов, мастеров и рабочих да к тому же по западноевропейским лекалам, а потому уродился совершенно не похожим ни на один другой город России. Здесь всё было принципиально иным. Улицы проложены не кругами от крепости или церкви и не как придётся, а строго параллельно и перпендикулярно. Дома — почти сплошь огромные: или дворцы, или коробки, в которых люди ютятся, словно пчёлы в ульях. Сами здания, как правило, стоят не где-то в глубине, а прямо вдоль дороги, вытянувшись по нитке и прижавшись друг к другу, будто солдаты на параде.

Даже православные храмы возводились совершенно не по канону. Так, собор Петра и Павла в Петропавловской крепости увенчали высоченным шпилем, каких отечественное церковное зодчество отродясь не знало. Да и оба крупнейших собора, Исаакиевский и Казанский, внешним обликом тоже больше напоминали итальянские, чем привычные русские. К тому же фасад Казанского собора расположен не там, где вход, а обращён к Невскому проспекту, где, кстати, совсем рядом чужих храмов не в пример больше: Невский, 20 — голландская реформатская церковь, Невский, 22–24 — немецкая евангелическо-лютеранская церковь Святого Петра, Невский, 32–34 — католическая церковь Святой Екатерины, Невский, 40–42 — армянская церковь Святой Екатерины, по соседству, на Большой Конюшенной улице, 25 — французская реформатская церковь, на Малой Конюшенной, 1 — шведская церковь Святой Екатерины…

Александр Герцен констатировал: «В Петербурге можно прожить года два, не догадываясь, какой религии он держится; в нём даже русские церкви приняли что-то католическое» [11. Т. 2. С. 394]. А его тёзка Дюма, побывавший в Петербурге в 1860-х годах, настолько изумился при виде храмов на главной улице российской столицы, что посоветовал переименовать Невский в проспект Веротерпимости.

Параллельные заметки. Близость всех этих храмов объяснялась не столько веротерпимостью российской власти — или, как часто отмечалось, светским характером северной столицы в сравнении с Первопрестольной, — сколько принципами государственного экуменизма в духе первого императора. Ещё за год до появления Петербурга Пётр издал указ, дозволявший инославным христианам, приехавшим из других стран, возводить свои храмы и молиться в них по своим обрядам. В той стране, которую он строил, церковь должна была являться одним из институтов всесильного государства, и при этом не суть важно, какая это церковь — православная, армяно-григорианская, евангелическо-лютеранская, англиканская или реформатская.

Другой расхожий довод в пользу «иностранности» Петербурга: с самого основания, если не большинство, то по крайней мере чуть не половину населения здесь всегда составляли иноземцы. Или, как было принято их называть в старину, — немцы, то есть «не мы» или, в другом этимологическом варианте, не умеющие говорить по-русски, а значит, почитай, немые.

На самом деле такого обилия чужестранцев здесь никогда не было. Наталия Юхнёва, один из крупнейших специалистов по этнографической истории северной столицы, отмечает, что в XVIII веке город насчитывал лишь от 6 до 8 % иностранцев [24. С. 81]. Правда, уже в первой половине XIX века, когда в столице стали в обилии появляться подданные имперских окраин, доля русских уменьшилась до 87–89 %, а в 1860–1910 годы — даже до 82–83 [24. С. 81]. Но после революции процент русских возрос до 86, в 1959 году составил 88, в 1989 году — 89, а к концу ХХ века превысил 90 [25. С. 10, 145].

Больше того, в сравнении с некоторыми крупнейшими мировыми центрами, особенно городами-портами, Петербург даже второй половины XIX столетия, когда нерусские составляли здесь почти пятую часть населения, «отличался национальной однородностью» [23. С. 40]. Да и в истории самой России относительная разноплемённость северной столицы вовсе не являлась исключением. Значительное число иноземцев в разные эпохи встречалось в Новгороде, Архангельске, Москве… «В то время, когда родился Пётр, — писал Александр Брикнер, — число иностранцев вообще, проживавших в России, по мнению одного иностранца-путешественника, доходило до 18000 человек» [5. С. 219–220].

Петербургский феномен заключался в ином: здесь впервые в отечественной истории представители других народов сумели придать российскому городу ярко выраженную нерусскость, причём не только во внешнем облике, но и в самом образе жизни. В отличие от иных мест, в первую очередь Москвы, на невских берегах иноземцы селились не отдельно на окраине, за какой-нибудь речкой, а в центре, рядом и вперемежку с русскими. Сперва то тут, то там вырастали Немецкая, Французская, Татарская слободы, чухонские деревни, а потом появлялись Английская набережная, Греческий проспект, Итальянская улица, Шведский переулок… Уже в XIX веке целые районы столицы выглядели, как своего рода иноземные острова. «Странное, в самом деле, явление представляют осадки петербургской оседлости, — писал Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах». — В Мещанских, на Вознесенском и в Гороховой сгруппировался преимущественно ремесленный, цеховой слой, с сильно преобладающим немецким элементом. Близ Обухова моста и в местах у церкви Вознесенья, особенно на Канаве и в Подьяческих, лепится население еврейское — тут вы на каждом почти шагу встречаете пронырливо-озабоченные физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми шинелями детей Израиля. Васильевский остров — это своего рода status in statu (государство в государстве) — отличается совсем особенной, пустынно-чистоплотной внешностью с негоциантски-коммерческим и как бы английским характером» [13. Т. 1. С. 73].

Те же инородцы, прежде всего иностранцы, занимали ведущее положение в профессионально значимых группах петербургского населения. В XVIII и XIX веках значительная часть столичных предприятий принадлежала немцам, англичанам, французам, шведам, да и начальство там почти сплошь объяснялось по-русски с превеликим трудом. Поначалу среди учёных были главным образом немцы и французы. Александр Герцен, вспоминая 1830-е годы, писал, что Медико-хирургическая академия — «это было… чисто иностранное заведение, и… не особенно православное. Там проповедовал Just-Christian Loder — друг Гёте, учитель Гумбольдта <…> Возле него стояли Фишер Вальдегеймский и оператор Гильтебрант. и разные другие немецкие адъюнкты, лаборанты, прозекторы и фармацевты. “Ни слова русского, ни русского лица”. Всё русское было отодвинуто на второй план» [10. Т. 5. С. 226]. Немцы же долгое время «…составляли треть всех петербургских часовщиков, четверть пекарей, ювелиров, пятую часть слесарей. треть врачей, четверть преподавателей средних и низших учебных заведений. <Ещё> в первой половине XIX в. немцы, объединённые в булочный цех, почти монополизировали хлебопекарное производство в русской столице. Цех имел производства: булочное, хлебопекарное, калачное, саечное, крендельное, бараночное, выборгских кренделей, пирожное и макаронное» [27. С. 89–90].