Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

В-пятых, здесь, в Питере, слишком «ещё живы были воспоминания о приезде Ленина в Россию под защитой немцев и о неудавшемся процессе, начатом против него Керенским…» [10. С. 237].

В-шестых, возвращение Москве столичного статуса имело немаловажный пропагандистский смысл. «Чтобы спасти власть, — отмечает Ева Берар, — Ленин сделал ставку на патриотическую ауру старой столицы, исконного символа единства православной Руси» [9. С. 16]. Да, этот фактор, конечно, мог иметь немаловажное значение, но Ленин в марте 1918-го вряд ли думал о Белокаменной как «исконном символе православной Руси». Он, как и вся большевистская верхушка, мечтал тогда о всепланетном революционном пожаре, и, скорей всего, ему всё же была ближе позиция соратника Михаила Покровского, который как раз в те дни писал, что «Москва, отделённая от Европы, никогда не сможет стать таким очагом мировой революции, каким был Питер» [9. С. 16]. Вполне вероятно, поначалу Ленин и сам верил, что переезд правительства временный.

Наконец, в-седьмых, — и это самое главное — рабочие Питера грозили ещё одной, самостийной, революцией, которая неминуемо смела бы всех большевиков вместе с их чекистами и латышскими стрелками. Столичный пролетариат уже убедился, что большевики — отъявленные обманщики: ни одно из своих предреволюционных обещаний они не выполнили и не собирались выполнять. Посулы увеличить зарплаты обернулись массовыми увольнениями и безработицей в связи с резким сокращением государственных и, в частности, военных заказов. В 1918 году реальная зарплата рабочих, по сравнению с 1913 годом, снизилась до 16,6 % [31. С. 67]. Вслед за клятвенными заверениями в том, что снабжение Петрограда будет улучшено, в городе начался бешеный рост цен и разразился голод.

Недовольство питерских рабочих с каждым днём приобретало всё большую политическую окраску. В конце концов, при участии меньшевиков независимо от большевизированного Совета было образовано Собрание уполномоченных фабрик и заводов, первое заседание которого состоялось через три дня после отъезда ленинского правительства. В этом Собрании были представлены все крупные и средние рабочие пролетарские коллективы Петрограда, и в течение трёх с половиной месяцев, вплоть до своего расформирования 27 июня 1918 года, оно «выполняло функции подлинной рабочей “противовласти" по отношению к большевистскому Совету…» [14. С. 113]. По сути, это было то же двоевластие, которое всего несколько месяцев назад похоронило Временное правительство и привело к власти самих большевиков.

Короче, доверять городу, в котором начались уже три революции — одна в 1905-м и две в 1917-м, было слишком опасно: этот опыт мог подвигнуть горожан и на четвёртую.

Добавлю: надо полагать, у Ленина имелась, по крайней мере, ещё одна — восьмая и не менее веская — причина покинуть Петроград. Северная столица находилась на окраине европейской части страны, а потому отсюда руководить завоеванием важнейших промышленных центров было крайне неудобно.

Впрочем, если бы большевистские вожди даже не имели никаких причин для переезда в Белокаменную, то и тогда осуществлённая ими смена столиц представляется абсолютно правильной. И в отношении Москвы, которая по-прежнему являлась крупнейшим, исторически сложившимся, а потому естественным центром притяжения российской жизни, и в отношении России, для которой обретение столицы почти за тысячу километров от пограничных столбов означало упрочение национальной безопасности.

Больше того, не переведи Ленин столицу в Москву в 1918-м, в начале 1930-х это наверняка сделал бы Сталин. Он, как и Пётр, тоже строил новую империю и тоже революционными, самыми жестокими, методами, а эти методы всегда основаны на тотальном отрицании старого мира. И сталинская Москва должна была служить отрицанием не только Петербурга (этой Вандеи большевиков), но и всей России.

Параллельные заметки. Почему же Ленин стал первым после Петра правителем России, вернувшим столицу в Москву? Почему этого не захотел сделать ни один царь, кроме малолетнего Петра II? Им-то что было в этом Петербурге? Достаточно сказать, что, за исключением Елизаветы и Екатерины II, ни один монарх не доживал здесь до старости. Одних убивали более энергичные соперники или революционеры, других — преждевременные болезни. Фактически для российских императоров не Петропавловский собор, а сам Петербург служил кладбищенским склепом.

Ответ может быть только один: северная столица полностью соответствовала тому казённо-бюрократическому, военно-помпезному режиму, который был создан первым императором и который олицетворяли его преемники на троне, а старая Москва продолжала жить антиимперским, народным духом. Чтобы придать Белокаменной петербургские черты, её пришлось бы коренным образом преобразовать, начав войну с огромным городом. Ни один царь, начиная с Анны Иоанновны и кончая Николаем II, даже в мыслях не посмел отважиться на такое. Да и большевики пошли на это только потому, что им пришлось выбирать из двух зол меньшее. В итоге они перекраивали древнюю столицу в течение нескольких десятилетий, уничтожая не только целые районы и сословия, но и выкорчёвывая саму душу патриархально-помещичьей, купеческой, вольнолюбивой Москвы.

В 1918-м возвращение столицы в Первопрестольную поддержали все. Ни слова против не сказали даже эмигранты и белогвардейцы. И только в Петрограде-Ленинграде, с того самого времени, вспоминали об утрате городом столичного статуса с неизменной горечью.

Правда, характер этого недовольства с годами менялся. Поначалу о возврате былой столичности мечтало главным образом городское руководство. Так, Григорий Зиновьев в 1922 году в предисловии к брошюре, посвящённой реконструкции города, заявил: «„.мы ни на минуту не сомневаемся в том, что по мере того, как будут рождаться новые советские республики — прежде всего в центральной Европе, — первенствующая роль вновь начнёт переходить от Москвы к Петрограду» [9. С. 18]. Большевистский наместник на берегах Невы спал и видел, как его вотчина с победой всепланетной революции превращается в главный город будущей коммунистической Европы, а то и всего мира. Во многом именно с этой же целью 23 января 1924 года, на следующий день после смерти Ленина, экстренное заседание пленума зиновьевского Петроградского Совета рабочих, красноармейских и крестьянских депутатов постановило удовлетворить требование питерского пролетариата о перенесении тела вождя в Петроград. (Кстати, это постановление отвечало и двухвековой традиции: начиная с Петра I, именно Петербург обладал исключительным правом на погребение царей.) А следом тот же Зиновьев выступил инициатором переименования Петрограда в Ленинград.

В дальнейшем идея возвращения столицы на невские берега стала овладевать умами рядовых горожан. Особенно остро это чувство проявилось во время войны. Английский журналист и писатель Александр Верт, чьё детство и отрочество прошли в дореволюционном Петербурге, приехав в блокадный город, «заметил, что Ленинград явно дистанцировался от Москвы. Возникало ощущение, что в этой общей картине Ленинград существовал как бы отдельно, поскольку он выстоял в значительной степени благодаря своим собственным невероятным усилиям и в том числе благодаря деятельности своих местных вождей — Жданова и Попкова. Если угодно, это было частью ленинградского “комплекса превосходства", который никогда не умирал, даже после того как столица переехала в Москву» [13. С. 79].

«…Многие ленинградцы считают, что вскоре Ленинград будет столицей РСФСР, то есть собственно России, в отличие от Москвы, которая останется столицей Советского Союза в целом» [13. С. 174], — делал вывод Верт на основе своего второго приезда в город уже в 1944 году. В том же году здесь побывал американский журналист Гаррисон Солсбери и услышал то же самое: ленинградцы говорили ему, что «в ходе послевоенного развития России Ленинград мог бы снова стать столицей вместо грубой, деревенской Москвы и вернуть себе великую роль, которую предназначал ему Пётр» [36. С. 596].

В действительности дело было, возможно, не столько в желании ленинградцев вновь жить в столичном городе, сколько в обиде на Москву, которая на протяжении всей советской власти год за годом обрушивала на них тяжелейшие испытания. Ведь именно оттуда пришли «красный террор», массовые аресты, расстрелы, чистки и высылки, назначение самодовольных деспотов типа Зиновьева, Жданова, Романова (а местный царёк, как известно, всегда жесточе большого царя), распродажа музейных ценностей, прежде всего эрмитажных, трагедия блокады, которая многими в Ленинграде воспринималась как очередная попытка Сталина расправиться с нелюбимым ему городом вражескими руками, «ленинградское дело». Именно Москва забрала из Питера Академию наук и ряд крупных научно-исследовательских институтов, переманила почти всех самых талантливых руководителей промышленности, учёных, писателей, артистов, режиссёров и музыкантов, не давала ни в чём шагу ступить самостоятельно, без согласований со столичным начальством.