Утро снайпера (сборник) - Владимир Сорокин

— Да что ты раскудахтался, едрена вошь! — закричал на него Мокин. — Одевайся ходчей, да пошли!

Тищенко поежился, подошел к стене, снял с гвоздя линялый ватник и принялся его напяливать костенеющими, непослушными руками.

Кедрин сорвал со стены вымпел, сунул в карман и повернулся к Мокину:

— А план ты, Ефимыч, прихвати. Пригодится.

Мокин понимающе кивнул, подхватил ящик под мышку, скрипя кожей, прошагал к двери и, распахнув ее ногой, окликнул стоящего в углу Тищенко:

— Ну, что оробел! Веди давай!

За дверью тянулись грязные сени, заваленные пустыми мешками, инвентарем и прохудившимися пакетами с удобрением. Белые, похожие на рис гранулы набились в щели неровного пола, хрустели под ногами. Сени обрывались кособоким крылечком, крепко влипшим в мокрую, сладко пахшую весной землю. В нее — черную, жирную, переливающуюся под ярким солнцем, по щиколотки вошли сапоги Тищенко и Кедрина.

Мокин задержался в темных сенях и показался через минуту, коренастый, скрипящий, с ящиком под мышкой и папиросой в зубах. Солнце горело на тугих складках его куртки, сияло на глянцевом полумесяце козырька. Стоя на крыльце, он сощурился, шумно выпустил еле заметный дым:

— Теплынь-то, а! Вот жизнь, Михалыч, пошла — живи только!

— Не говори…

— Природа и та радуется!

— Радуется, Петь, как же ей не радоваться… — Секретарь рассеянно осматривался по сторонам.

Мокин бодро сошел с крыльца и, по-матросски раскачиваясь, не разбирая дороги, зашлепал по грязи:

— Ну, что, председатель, как там тебя… Показывай! Веди! Объясняй!

Тищенко засеменил следом:

— Тк, что ж объяснять-то, вот счас мехмастерская, там амбар, а там и ферма будет.

Кедрин, надвинув на глаза кепку, шел сзади.

Вскоре майдан пересекся страшно разбитым большаком, и Тищенко махнул рукой: повернули и пошли вдоль дороги, по зеленой, только что пробившейся травке.

Снег почти везде сошел, — лишь под мокрыми кустами лежали его черные ноздреватые остатки. Вдоль большака бежал прорытый ребятишками ручеек, растекаясь в низине огромной, перегородившей дорогу лужей. Возле лужи лежали два серых вековых валуна и цвела ободранная верба.

— А вот и верба. — Мокин сплюнул окурок и, разгребая сапогами воду, двинулся к дереву. — Ишь распушилась. — Он подошел к вербе, схватил нижнюю ветку, но вдруг оглянулся, испуганно присев, вытаращив глаза. — Во! Во! Смотрите-ка!

Тищенко с Кедриным обернулись. Из прикрытой двери правления тянулся белый дым.

— Хосподи, тк что ж… — Тищенко взмахнул руками, рванулся, но побледневший Кедрин схватил его за шиворот, зло зашипел:

— Что, господи? Что, а? Ты куда? Тушить? У тебя ж воооон стоит! — Он ткнул пальцем в торчащую на пригорке каланчу. — Для чего она, я спрашиваю, а?!

Тищенко, тараща глаза, задыхаясь, тянулся к домику:

— Тк сгорит, тк тушить…

Насупившийся Мокин крепче сжал ящик, угрюмо засопел:

— Эт я, наверно. Спичку в сенях бросил. А там тряпье какое-то навалено. Виноват, Михалыч…

Кедрин принялся трясти председателя за ворот, закричал ему в ухо:

— Чего стоишь! Беги! К каланче! Бей! В набат! Туши!

Тищенко вырвался и сломя голову побежал к пригорку, через вспаханное футбольное поле, мимо полегших на земле ракит и двух развалившихся изб. Запыхавшись, он подлетел к каланче и, еле передвигая ноги, полез по гнилой лестнице.

Наверху, под сопревшей, разваливающейся крышей висел церковный колокол. Тищенко бросился к нему и — застонал в бессилье, впился зубами в руку: в колоколе не было языка. Еще осенью председатель приказал отлить из него новую печать взамен утерянной старой.

Тищенко размахнулся и шмякнул кулаком по колоколу. Тот слабо качнулся, испустил мягкий звук.

Председатель всхлипнул и лихорадочно зашарил глазами, ища что-нибудь металлическое.

Но кругом торчало, скрещивалось только серое, изъеденное дождями и насекомыми дерево.

Тищенко выдрал из крыши палку, стукнул по колоколу; она разлетелась на части.

Председатель глянул на беленький домик правления и затрясся, обхватив руками свою лысую голову: в двери, вперемешку с дымом, уже показалось едва различимое пламя.

Он набросился на колокол, замолотил по нему, руками, закричал.

— Кричи громче, — спокойно посоветовали снизу.

Тищенко перегнулся через перила: Кедрин с Мокиным стояли возле лестницы, задрав головы, смотрели на него.

— Что ж не звонишь? — строго спросил секретарь.

— Тк языка-то нет, тк нет ведь! — забормотал председатель.

Кедрин усмехнулся, повернулся к Мокину:

— Вот ведь, Ефимыч, как у нас. О плане трепать да обещаниями кормить — есть язык. А как до дела дойдет — и нет его.

Мокин понимающе кивнул, сплюнул окурок и крикнул Тищенко:

— Ну, что торчишь там, балбес? Слезай!

— Тк горит ведь…

— Мы что, слепые, по-твоему? Слезай, говорю!

Тищенко стал осторожно спускаться по лестнице.

Мокин тем временем подошел к большому деревянному щиту, врытому в землю рядом с каланчой. На щите висели — огнетушитель, багор, ржавый топор и черенок лопаты. Под щитом стоял прохудившийся ящик с песком.

— Ишь понавешал, — угрюмо пробормотал Мокин, поднатужился и вытащил из двух колец огнетушитель.

Кедрин подошел к щиту, брезгливо потрогал облупившиеся доски, вытер палец о пальто.

Тищенко, спустившись на землю, нерешительно замеру лестницы.

— Щас спробуем технику твою. — Мокин перевернул огнетушитель кверху дном и трахнул им по ящику. Послышалось слабое шипение, из черного, обтянутого резиной отверстия полезли пузыри, закапала белая жидкость. Мокин повернулся к Кедрину, в сердцах покачал головой:

— Вот умора, бля! Тушить, говорит, пойду! Он этим тушить собрался!

Секретарь сердито смотрел на шипящий огнетушитель:

— А потом объяснительная в райком — средств нет, тушить было нечем. И все шито-крыто. Сволочь…

Тищенко съежился, крепче ухватился за лестницу.

Внутри огнетушителя что-то мягко взорвалось, он задрожал в руках Мокина, из дырочки вылетела белая струя, ударила в щит и опрокинула его.

— Во стихия, бля! — ошалело захохотал Мокин и, с трудом сдерживая рвущийся огнетушитель, направил его на замершего Тищенко. Председатель упал, сбитый струей, загораживаясь, пополз по земле.

— Смотри, Михалыч, вишь, закрывается! — кричал Мокин, поливая Тищенко. — Закрывается! Стыдно, значит, ему! А! Ох как стыдно!

Струя быстро стала слабеть и вскоре иссякла. Мокин поднял огнетушитель над головой, размахнулся и с победоносным ревом метнул в стойку каланчи. Стойка с треском сломалась, вышка дрогнула. Мокин удивленно заломил кепку на затылок:

— Во, Михалыч, как у него понастроено. Соплей перешибешь!

Тищенко, мокрый, выпачканный землей, стонал, тыкался пятернями в скользкую глину, силясь приподняться.

Секретарь брезгливо посмотрел на него, чиркнул спичкой, прикуривая:

— Ну, соплей не соплей, а голыми руками — это точно.

Он шагнул к вышке, схватился за стойку и начал трясти ее. Мокин вцепился в другую. Вышка заходила ходуном, с крыши полетели доски, посыпалась труха.

— Ну-ка, Михалыч, друж-ней! Друуж-ней! — Мокин уперся ногами в землю, закряхтел. Раздался треск — стойка Мокина переломилась, и каланча, едва не задев председателя, медленно рухнула, развалилась на гнилые бревна.

— Ну вот и проверили на прочность, — тяжело дыша, проговорил Мокин. Кедрин вытер о полу выпачканные трухой руки, прищурился на громоздящиеся бревна.

Председатель стоял, опустив мокрую голову. С мешковатого ватника капала грязь и вода.

Кедрин сунул руки в карманы:

— Ну что, брат, стыдно?

Тищенко еще ниже опустил голову, всхлипнул.

— Даааа. Дожил ты до стыда такого. Тебе какой год-то?

— Пятьдесят шестой, — простонал председатель.

— А ума — как у трехлетнего! — Мокин, склонившись над макетом, что-то рассматривал.

— Точно, — сощурившись, Кедрин выпускал дым, — и кто ж тебя выбрал такого?

— Нннарод…

— Народ? — Секретарь засмеялся, подошел к Мокину. — Ну как с таким говорить?

— Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.

— А что такое?

— Да вот, недолга. — Сдвинув кепку на затылок, Мокин скреб плоский лоб, — Не пойму я одного. У нас каланча со щитом упали, а тут они — стоят себе целехоньки. Что ж делать?

Кедрин присел на корточки, наморщил брови.

От крохотной каланчи на крашеные опилки падала треугольная ребристая тень. Рядом стоял красный щит. На нем можно было разглядеть микроскопический огнетушитель, багор, топор и даже черенок лопаты.

Кедрин долго сидел над планом, задумчиво попыхивая папиросой, потом порывисто встал и по-чапаевски махнул рукой:

— А ну-ка вали их, Петь, к чертовой матери! Молиться на них, что ли?