Смерть на выбор - Марианна Баконина

— Да, так вот, когда он этот кинжальчик достал, я ему почему-то сразу поверил. Сам не знаю почему… Я потом с ребятами это проговаривал — мы так и не придумали более-менее сносное объяснение всем этим чудесам. Пятна крови были, нож и впрямь необычный, врать ему вроде не с руки. Никто ничего путного не придумал.

— А какие версии были?

— Их не много, в сущности. Самая правдоподобная — что он сам все выдумал, чтобы прославиться или в какую газету попасть. Сейчас у нас любят про барабашек, братьев по разуму или знаки судьбы писать.

— А кинжал откуда? — сразу же принялся прокачивать версию Максим. Он, человек опытный и деловой, любил ковать железо не отходя от клиента, поставляющего информацию.

— Бес его знает. Он, кстати, проработал года два не то в Малайзии, не то в Индонезии — искал для братского народа, вздумавшего в тот момент построить социализм по-научному, марганец или что-то столь же нужное для проснувшегося классового самосознания. — Коля кашлянул и продолжал: — Края — экзотические, мог оттуда привезти ножичек, чтобы под охи и ахи дам огурчики резать. Он у нас дамский угодник. Я, кажется, не говорил: он кинжальчик-то нашел, когда от подруги домой вернулся. Он в коммунальной квартире проживает, с двумя соседками-пенсионерками, на проспекте Маклина, то бишь на… Английском проспекте… Ты выучил новые названия или путаешься?

Неожиданный вопрос — Максим ошалело похлопал глазами:

— Не знаю, что-то выучил, что-то нет. А какая разница?

— Ну, брат, — собеседник расхохотался, — ты когда-нибудь ездил на вызов — срочно-срочно на какую-нибудь Старо-Балканскую улицу или в Конный переулок, который при ближайшем рассмотрении оказывается переулком Гривцова? Я до сих пор не понимаю, почему декабристы, Гоголь и Герцен вместе с площадью и улицами погорели при переименованиях, а, скажем, акын Джамбул нет.

Максим согласно кивнул и попробовал вернуть болтливого опера к их кинжально-геологическим баранам:

— Ну… И зачем ему рассказывать про подкинутый кинжал?

— Да для чего угодно. Опять же чтобы перед бабами потом выпендриваться или просто от тоски пенсионерской. Трудно же в пятьдесят лет после десятилетий нужной и трудной полевой жизни просто тихо пить кефир. Он, кстати, по-моему, больше не кефир, а огненную воду потребляет.

— Еще какие-нибудь предположения были?

— Ничего по делу — соседки решили припугнуть, но ты бы видел этих богомолок-комсомолок, они скорее цианистый калий в борщ кинут.

— Ясненько. — Журналист принялся деловито паковать сумку. — Спасибо тебе за помощь, я, если не возражаешь, побеседую с твоим геологом, заодно кинжал в руках подержу. Ты заявление-то принял?

Оперативник Горюнов, допивавший в том момент уже остывший кофе, чуть не поперхнулся:

— Какое заявление? Чтобы меня на очередную психологическую экспертизу и консультацию направили? Ты представляешь, если бумажку с этой историей найдет проверяющий из Главка или министерства, он же все отделение распорядится расформировать.

Максим не мог не согласиться с весомыми аргументами оперативника.

— А если что-нибудь такое повторится?

— На этот случай я у него объяснительную взял! — Коля гордо извлек из нижнего ящика стола папку, а из папки листок: — Вот она, объяснительная!

Объяснительная — великое изобретение борцов за тотальную раскрываемость и неуклонную снижаемость: в сомнительных случаях, когда очевидного криминала или очевидного ущерба нет и даже сам пострадавший не может придумать, по какой, собственно, статье следует возбудить уголовное дело, у него берут объяснительную записку. С одной стороны, внятно излагая свою жалобу на бумаге — а наши люди до сих пор верят во всесилие писаного слова, — клиент проникается сознанием того, что дело сдвинулось с места. С другой стороны, юридической формы, именуемой «Объяснительная записка», в природе российской юриспруденции нет, следовательно, и у взявшего эту объяснительную — никакой головной боли, никаких нераскрытых дел и нагоняев от начальства. А тот курьезный факт, что пострадавший превращается в оправдывающегося, — кого же волнуют лингвистические тонкости?

— Ладно, спасибо за помощь и содействие. — Максим точно по Карнеги проникновенно заглянул в глаза разговорчивого опера и энергично тряхнул его руку. — Если что выяснится, звони — вот моя карточка.

Коля Горюнов обещал звонить.

Замерзшая Стрелка Васильевского острова зыбко раскачивалась в ярком свете февральского солнца. Холодная зима — естественное опровержение ученых угроз о грядущем глобальном потеплении климата, которое принесет неисчислимые бедствия всем землянам. Причем в этот год одинаково мерзли жители Востока и Запада, снежные бури усложнили жизнь обителям как Нового, так и Старого Света. Не остались в стороне индустриальные Острова восходящего солнца.

Нина мерзла, утешая себя тем, что вместе с нею дрожат от холода куда менее приспособленные калифорнийцы и надменные англосаксы.

Она решила дойти до Кунсткамеры пешком, подышать бензиновым воздухом; на троллейбусе быстрее и теплее, но, во-первых, окоченеешь, пока дождешься, а во-вторых, уж слишком много на Невском контролеров, соответственно — внутритранспортных скандалов.

Порождение реформ — дюжие парни с бляхами, румяные, слегка пьяные (не от мороза) и нахальные — контролеры. Контролеры, паразитирующие на таком социальном пороке, как привычка ездить зайцем. Нина, как правило платившая за проезд, крайне неприязненно относилась к этому ленивому племени. Что-то было в них от доносчиков, которые получали часть имущества того, на кого донесли, от шпиков-провокаторов, нападающих, как правило, на тех, кто не может себя защитить. Контролеры на Невском пересаживались из троллейбуса в троллейбус; словно шакалы, стаями и бесстрашно бросались на тех, кто явно слабее. Чаще всего жертвами становились юные девушки и обремененные сумками женщины под или за сорок. Причем шакал тут же забывал правила — жертвам не помогали ни военные удостоверения, ни резонные ссылки на правило, разрешающее заплатить не моментально, а в течение остановки, ни указания на полное отсутствие денег, связанное с задержкой зарплаты. Работающие сдельно шакалята безжалостно дожимали несчастного — доводили или до штрафа, или до истерики.

Так что пешком спокойнее: каких-то полчаса — и уже видишь зелено-голубую башню-дворец, построенную иноземцами Матарнови, Гербелем, Киавери и русаком Земцовым.

Самый первый российский музей, построенный как музей и пребывавший музеем уже несколько столетий, не выглядел заброшенным. Не выглядел, несмотря ни на что. На недофинансирование, постоянные кражи и отсутствие сигнализации. Только ленивый не пытался украсть что-нибудь с неохраняемых беззащитных витрин. Только совсем нелюбопытный не стоял в очереди, дабы полюбоваться заспиртованными уродами и плащом гавайца Камеха-меха.

Именно тут, в Институте этнографии народов мира Российской академии наук, работал Сергей Валентинович Перцев. Кандидат и энтузиаст.

Найти кабинет было проще простого — любезные смотрительницы ласково и несуеверно посылали посетителя:

— Это дальше по залам, возле гроба.

Народ, работающий среди диковин, привыкает ко всему.

Стоит ли обращать внимание на такой пустяк, как гроб, если тут же развешаны шаманские колдовские мулечки, пыточный инструментарий с разных континентов, грозные идолы и ритуальная посуда. И если верить установлениям прежних хозяев этого имущества, все это, используемое не по назначению, приносит горе и злосчастие.

Так что гроб богатого китайца, стоявший у входа в кабинет отдела Ближнего Востока, давно стал просто путеводным предметом, своеобразным дорожным указателем.

Нина заглянула в кабинет, поздоровалась. Откликнулось сразу несколько голосов. Жилищный вопрос давно стоит перед россиянами — и в личной, и в служебной жизни. Отдельный, «свой» кабинет — роскошь лишь для избранных.

— Добрый день, добрый день, — откликнулись сразу все жильцы длинной и высокой комнаты.

— Сергей Валентинович, — сразу определила свою цель Нина, — я вам вчера звонила.

— Да, да… Сейчас. — Кандидат исторических наук Перцев огляделся в сомнении, сильно ли его беседа с посетительницей помешает остальным ученым мужам и не лучше ли перенести разговор в музейный зал.

— Я к директору, — тактично рассеял его сомнения ближайший сосед. Тот, что сидел за дальним, закрытым от посторонних взоров книжным шкафом, беззвучно спрятался. Может, занят, может, думает. В общем, ушел в себя человек.

— Располагайтесь. — Сергей Валентинович постарался умерить свой густой бас, получилось процентов на тридцать. Потом он отодвинул в сторону бумаги, очень похожие на корректуру какой-то книжки, и весь обратился в слух.