Творец - Ольга Рубан

по нему его могут вычислить, давно выменял у бомжей на еду.

Он решительно шагнул к двери, но вдруг перед глазами, словно прощаясь, поплыла вереница дорогих сердцу образов.

Конопатая Мишина мордашка, радостно раскинутые для объятия руки Маргаритки, ласково улыбающиеся карие, телячьи глаза Юли, смущенно поджатые, неумело подкрашенные губы Лизки. И Васька, важно почёсывающий куцую растительность на юношеской впалой груди.

Что с ними будет? Что изменится, если Соню посадят с ним по соседству? Ведь ясно, что она бы чисто физически не смогла так переломать старуху. И пока он будет талдычить одно по одному в участке, хахаль будет уже далеко. И некому будет помочь детям… если они еще живы, конечно…

Через несколько минут он, нагружённый полиэтиленовыми пакетами, прошагал в гостиную и выгреб из бара весь имеющийся алкоголь. Алкоголь был так себе. В основном, вино. Да, хорошее, дорогое, но в тех кругах, где он теперь вращался, вино не особенно пили. Впрочем, все, что ему нужно в обмен — это немного Интернета, чтобы попробовать разъяснить, что за сооружение запечатлено на фотографии.

* * *

Нине казалось, что она вечность бродит по этому старому, запущенному саду. Приглушенный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Пахло осенними дымками, как в далёком детстве, когда листву собирали в большие кучи и поджигали, вместо того, чтобы гноить где-то на загородных свалках. Под ногами видимо-невидимо кустов голубики, густо усыпанных крупными, спелыми ягодами, а на каждой из разлапистых древних груш — скворечники под треугольными крышами, откуда раздаётся радостный птичий перезвон. Где бы она вдруг ни оказалась, место это дышало в одно и то же время и пёстрой весной, и жарким летом, и дымной осенней прохладой, словно взяв от этих времён года всё самое лучшее. Но больше всего здесь было благостного уединения, мира и добра.

— Иди сюда, дочка, — вдруг послышалось из-за деревьев, — Посиди с нами.

Нина оглянулась и увидела прячущийся за густыми зарослями старый, деревянный особняк. Мягкий вечерний свет струился поверх крыши и уютно озарял широкую, удобную завалинку, на которой сидели двое.

Дочка? Она явно ослышалась, ибо мужчине и женщине было не больше тридцати. Перед мужчиной — коренастым, улыбчивым, в старомодных широких штанах на подтяжках и соломенной шляпе — стоял невысокий мольберт, и он неспешно и размашисто наносил на холст уверенные мазки.

Женщина — высокая, худая, — потянулась и достала из травы пузатый бутыль и простой граненый стакан. Плеснула в него что-то густое, маслянистое и протянула Нине.

Нина озадаченно принюхалась. Голубичная наливка. Душистая, пахнущая летом и юностью. Она вопросительно покосилась на женщину, и та ободряюще кивнула.

— Выпей, — произнесла она, — Это тебе вреда не принесёт.

Нина пригубила сладкий, душистый напиток и пристроилась на завалинку рядом. В животе тут же разлилось тепло. Мир, покой… Она бы с удовольствием сидела так, в праздном ничего-не-деланье вечно. Глядела бы на косые, дымные и пряные лучи вечернего солнца, пробивающиеся сквозь кроны, ощущала бы спиной тепло старого дома, слушала бы неспешный разговор этих радушных, красивых людей. Она не помнила, что было до этого и было ли вообще что-то, но твёрдо была уверена, что счастье познала только теперь.

— Я что? Умерла? — спросила она, и в душе при этой мысли не ворохнулось ни ужаса, ни сожаления.

— Нет, деточка, — улыбнулась женщина, — Это мы умерли…

— И это… Рай?

— Это Дом. Илье в Рай хода нет…

Нина с удивлением поглядела на улыбчивого мужчину.

— А что он… натворил?

— Ничего, милая. Он чист, как еще совсем недавно был чист холст перед ним.

— Тогда я не понимаю…

— Рай лишь для Божьих детей. Человеческие дети уходят в Дом, который мы им создаём. Но это не страшно, ведь порой он бывает ничем не хуже Рая.

Нина погрустнела. Наверное, это сон! Мысль эта показалась ей куда более страшной, нежели мысль о смерти. Значит, придётся проснуться, а просыпаться ей почему-то совершенно не хотелось!

— Разве человеческие дети не являются, одновременно, Божьими?

— Не всегда, — Женщина взяла ее за руку, — Но каждый из нас, независимо от того, кто нас создал, стремится Домой.

— Я не хочу домой, — тут же ответила Нина и залпом допила пьяный, сладкий напиток.

— Сейчас речь не о тебе, глупышка, — женщина напряжённо улыбнулась, — Жизнь — это то место и время, куда нас выдёргивают из тёплого, уютного, полного благ и покоя Рая. И всю жизнь мы, сознательно или неосознанно пытаемся воссоздать Его. В меру своих сил, конечно, потребностей и фантазии. Так и они…, - Она кивнула на своего мужчину, — Они приходят из Дома, созданного человеком, Творцом. И так же, как все мы, пытается воссоздать вокруг себя схожие условия… Иногда это прекрасный, старый сад и голубичное вино, и птичье пение, а иногда…

Она многозначительно умолкла, достала из кармана юбки какой-то листок и протянула Нине.

Это оказалась свёрнутая вдвое фотография какого-то бетонного, потрёпанного домишки, расположившегося на густо заросшем сухостоем пустыре. Нине эта коробка вдруг показалась удивительно знакомой, но, не помня ничего о себе, она не могла сообразить, где её видела.

— Где я? Кто я? Кто вы? — она начала нервничать.

— Тебе нужно очень поторопиться, чтобы успеть. Конечно, он дождётся тебя в любом случае, но… для твоих маленьких может уже быть поздно…

Нина молча хлопала глазами, потом торопливо поднялась и поставила опустевший стакан на завалинку. Что-то было в её словах…

— Мне надо идти, — пробормотала она, озираясь и понятия не имея, в какую сторону двигаться.

— Иль, проводи, — попросила женщина. Мужчина оторвался от холста, вытер испачканные краской руки о штаны и галантно подставил Нине локоток. Та несмело просунула под него руку и оглянулась на женщину. Она напряженно смотрела им вслед:

— Бог в помощь, дочка. Я буду молиться за всех вас… и за Софу тоже.

Они недолго петляли мощеными старой плиткой тропами и вскоре оказались у высокой каменной стены. В тени притаилась небольшая, заросшая вьюнами, низенькая дверь с ручкой-кольцом.

— Ну, вот и всё, юная леди, — произнес Илья, — Рад был познакомиться…

Нина кивнула, взялась за гладкое, тёплое кольцо.

— Вы с этой женщиной…

— Это моя жена. Ида…

— Красивое имя… Вы с ней… Я правильно поняла, что вы созданы не Богом?

— Только я. Ида — Божья Тварь, — он хохотнул и оглянулся, словно готовясь получить от благоверной шутливый нагоняй. Но Старый дом уже было не видать за деревьями.

— Тогда почему вы… вместе после смерти? Она ведь должна…

— Быть может, это тот самый счастливый случай, когда Рай, Дом и земное наше временное пристанище оказались одним и тем же.