Творец - Ольга Рубан

«Спасибо! Я сейчас спущусь…».

Она проследила, как мужик, с чувством выполненного долга, тут же развернул коляску и потащил её вверх по лестнице.

Натянув джинсы и куртку, она еще раз приникла к глазку и, убедившись, что на площадке никого нет, открыла дверь. Та немедленно вырвалась у неё из рук. Лиза взвизгнула, но тут же закашлялась, получив удар в нежное местечко, где по центру живота заканчиваются ребра.

Ловя ртом воздух, она, будто во сне, наблюдала, как тот самый запирает дверь и навешивает цепочку. Потом снимает кепку и вешает её на Васин крючок под выложенным на стене наклейками из букв «Сява», ныне пустующий, как и все остальные, обозначенные «Марго», «Июлия», «мЫшА»…

Он, действительно, был очень похож на дядю Женю, но она сразу поняла, что это лишь иллюзия. Слишком молодой, слишком… свежий и красивый. Быть может, дядя Женя был таким лет сто назад… Принять его за Женю можно было только издалека, со слепу или в темноте…

— Мама скоро вернётся, — быстро произнесла она, разглядывая свежий, лиловый рубец на его лбу, — А у подъезда дежурит полиция. Тебя уже, считай, взяли за жопу.

Псевдо-Женя скривился в шутливой брезгливости.

— Фи, юная леди не должна позволять себе таких выражений… Полицией у вашего подъезда и не пахнет, а что касается твоей Свиномамы…, - он состроил виноватую гримасу, — она сейчас трясётся в автобусе по пути на автовокзал и вернётся еще о-очень нескоро…

— Автовокзал? — Лиза захлопала глазами, отступая, — Ты врёшь…

Мужчина снова сморщился и укоряюще покачал головой.

— Очень невоспитанная девочка. Придется заняться твоим воспитанием. У нас как раз есть немного времени до темноты.

Он скинул куртку и взялся за ремень. В испуганном сознании Лизы всплыло старое воспоминание об отце и его армейском ремне, который в худших традициях семейной жизни висел на гвоздике в детской. С бляшкой в виде звезды. Девочка съёжилась, а потом заглянула в глаза мужчины и поняла, что порка ремнём ей, увы, не грозит. Она развернулась, юркнула в мамину спальню и навалилась на дверь в слабой попытке удержать злодея, но тут же отлетела к стене и ударилась о старенький сервант. На голову посыпалось стекло.

— Пикнешь — убью, — рассеянно пробормотал мужчина, расстегивая ремень.

— У меня грипп, — забормотала Лиза в последней попытке остановить его, — Температура…

— Вечно у вас грипп…, - вздохнул он, плюхнулся на продавленный диван и неожиданно спросил, разглядывая изнанку своего ремня, — Есть шило? Я, кажется, растолстел… Дырку бы проковырять.

* * *

Женя уже сбился со счёта, которая шла у него вахта в промозглой осенней роще. В течение дня он прятался в сооруженном чьим-то папашей детском домике на дереве. Это было тесное, как гроб, но крепкое строение в развилке массивного дуба. Самое то для школоты, но невероятно неудобное для взрослого. Протискиваясь туда через тесный, круглый лаз в полу он каждый раз вспоминал Винни Пуха.

Он сознавал, что если кто-то его вычислит, то он, в сущности, окажется в западне, потому что кроме крошечного, с чайное блюдце, окошка других путей отступления не было. Но и болтаться целыми днями по роще он больше не мог. Слишком привлекал к себе внимание, выделяясь на фоне местного благополучного мещанства своим замызганным и неприкаянным видом. Даже если не призна́ют, то обязательно кто-нибудь вызовет ментов, чтобы очистить рощу от унылого бомжа. Чувствовал он себя в этом домике, как скворец-переросток, но в то самое окошечко он хотя бы мог, никем не замеченный, наблюдать за Сониным домом.

Несколько дней ничего не происходило. И вот сегодня в сумерках у дома появилась старуха со старомодным зонтом, в которой он без труда признал Иду Бронштейн. Он долго ждал, когда она выйдет обратно, но так и не дождался. Впрочем, возможно, она ушла, когда он, утомлённый, в очередной раз задремал?

Задремал он и сейчас, замотавшись во все тряпки, которые только смог найти в округе, и скорчившись в углу. Он и сам не знал, что его разбудило, но когда открыл глаза, то увидел, что Сонины ворота скользят в бок, и в них выезжает ее красный Опель. С выключенными фарами.

Он подобрался и вгляделся в слабо освещенные уличными фонарями окна, но так и не разобрал, кто был за рулем — мужчина или женщина — и сколько всего было пассажиров…

Выключенные фары… Что это? Нежелание ярким светом разбудить соседей или… боязнь их разбудить?

Ему оставалось только надеяться, что они уехали все вместе, и обследовать дом…

Бесшумной тенью он выбрался из домика и снова перемахнул через забор, как и в прошлый раз порадовавшись, что у Сони нет собаки, и что все окна черны. Свои ключи при уходе он оставил, но, если бы не было другого пути, он, скорее всего, разбил бы окно в кухне. Слава Богу, этого не потребовалось. Гараж был не закрыт, а там — в кладовке — в одном из ящиков точно была связка запасных.

На ощупь он добрался до кладовки, открыл дверь и нашарил выключатель.

Вспыхнувший свет озарил совершенно невероятную картину. Его некогда аскетичная кладовка с аккуратными стеллажами под немногочисленный инструмент теперь больше походила на палату в сумасшедшем доме. Стеллажи и инструмент никуда не делись, только теперь скрывались под толстыми слоями разрисованных акварелью альбомных листов. Впрочем, не только стеллажи, но и стены, и даже низкий деревянный потолок. Рисунки крепились где на скотч, где на канцелярские кнопки и гвозди. Он оторвал один и с отвращением заметил, что тот был приклеен на кусочек изжёванной, слабо пахнущей дыней жвачки.

В углу стоял маленький стульчик, который прежде толкался без дела в прихожей, масляный обогреватель на колесиках и шаткая тумбочка, видимо, служившая безумному мараке столом.

Впрочем, маракой он безумца назвал зря. Рисунки были великолепны. Что-то было в них особенное. Быть может, скрывавшаяся за нарочитой «детскостью» рука профессионала. На первый взгляд, действительно, могло показаться, что рисовал одарённый ребенок, и Жене даже пришло в голову, что, быть может, Соня оборудовала эту кладовку под склад своих ранних работ, но он быстро отмел эту мысль. Он знал, что её ранние работы не сохранились. Она не рассказывала, почему, а он не слишком интересовался. Сейчас, разглядывая представший глазам хаос, он с запоздалой горечью подумал, что это относилось ко всей их совместной жизни. Они не слишком интересовались друг другом.

Он перевёл взгляд на рисунок и поднёс его ближе к свету. Несомненно, буря в пустыне. В принципе, на листе не было ничего, кроме мешанины кроваво-красного, оранжевого и бурого, но