Я тебя придумала - Анна Шнайдер

мудрых глазах.

— Ты, наверное, хотел сказать, что меня ждут в покоях его величества? — произнёс Эдигор ровным, безжизненным голосом. — Передай отцу, что я уже знаю про императрицу. И пока не хочу ни с кем говорить и никого видеть. Всё завтра. А сейчас я иду спать.

Громдрейк вновь хотел поклониться, потому что сейчас с ним говорил уже не наследный принц, а как минимум император, но не успел.

— Гром, — Эдигор внезапно подошёл ближе, и в его глазах вспыхнуло какое-то непонятное чувство, — я давно хотел тебе предложить, но не знал, как… и духу не хватало… А сейчас, пожалуй… да… Пожалуйста, прими это. Но не считай за оскорбление. Я не хочу тебя обидеть. Это просто… знак доверия. Моего… к тебе. Возьми.

Принц говорил короткими, рублеными фразами, постоянно запинаясь и не сводя с эльфа странных тёмных глаз. А потом поднял руку и вложил в его ладонь кольцо со знаком императорской власти.

Ещё четыре года назад Громдрейк моментально убил бы того, кто посмел бы предположить, что он примет такое кольцо от человека, пусть и наследника. Но теперь эльфу вовсе не казалось оскорбительным принять этот знак. Именно от Эдигора, потому что он был гораздо выше тех высокородных эльфов, которых знал Гром. И он до сих пор помнил тот, самый первый день, когда наследный принц побежал в замок, беспокоясь об умирающем безродном друге, взяв за руку обычную служанку.

— Это честь для меня, мой принц, — ответил Гром, опускаясь на одно колено. И до того, как склонил голову, он ещё успел увидеть, как в тёмных глазах Эдигора вспыхнули сразу три чувства — удивление, смешанное с облегчением и настоящей, неподдельной радостью.

И если бы у эльфа были хоть какие-то сомнения в совершённом поступке, то после того, как он увидел глаза наследного принца, они бы полностью развеялись.

Глава седьмая, о Тропе Оракула

… Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я…

А. С. Пушкин

Чем дальше мы шли, тем сильнее густел туман. Сначала он стелился по земле, обвивая кольцами ноги, затем поднялся до уровня талии, потом — груди…

Минут за тридцать пути серый, клубящийся дым достиг моих глаз. Я чувствовала себя так, как будто кто-то окунает меня в мерзкую, грязную лужу, при этом ещё и издевательски подхихикивая, прекрасно понимая, насколько сильно мне это не нравится.

Мы шли в полном молчании, но я почти физически чувствовала напряжение спутников. Рым стискивал мою руку так, что казалось, сейчас он сломает мне пальцы, а Тор пыхтел не хуже своего скакуна, нервно раздувая ноздри.

Через какое-то время я вообще перестала что-либо видеть, в том числе и собственный нос. Пространство вокруг стало серым, как грязное стекло, воздух резко похолодел, пробрав до самых костей, и Рым, резко сжав пальцы, тихо приказал:

— Стойте!

Очень правильная мысль — дороги не видно совсем.

— Кто бы мне объяснил, зачем я сюда попёрся, — проворчал Тор, и в любой другой момент я бы рассмеялась, но не сейчас. Потому что мою ладонь внезапно выдернуло из руки Рыма, причём без всяких усилий, как будто орка кто-то перенёс в другое место.

Серое пространство вокруг потемнело, холодный воздух проник в лёгкие, больно сжал сердце. Я почувствовала, что совсем замёрзла — руки затряслись, плечи сжались, и единственное, чего мне хотелось, — это оказаться подальше отсюда, в каком-нибудь тёплом месте. А ещё было страшно.

И когда я об этом подумала, рядом со мной кто-то мерзко захихикал.

— Трусишка.

Я резко обернулась, словно надеясь поймать этот тяжёлый, давящий взгляд, который сейчас сверлил мне спину.

— Я не… — шепнула я замерзшими губами, почти забыв о том, что Оракула нельзя увидеть.

— Трусишка, — ещё один ехидный смешок. — А ещё уверяет всех, что ничего не боится. Глупая девчонка. Хочешь, я покажу тебе то, чего ты боишься больше всего в жизни? Боишься думать, вспоминать, чувствовать…

Я резко вздохнула и чуть не закашлялась, когда ледяной воздух в очередной раз вошёл в лёгкие и пронзил тело до самых пяток.

Оракулу нельзя отказывать… Я знала это. Чёрт, я ведь сама, сама его создала! Но разве я могла тогда подумать, что однажды мне придётся испытывать его сомнительные таланты на себе?

И как же не хотелось отвечать. Показалось, внутри меня что-то зашевелилось — что-то совсем маленькое, но очень больное, окровавленное, страдающее, — и, подняв несчастные глаза, прошептало:

— Нет…

Я с силой сжала кулаки, впившись ногтями в кожу ладоней и, зажмурившись, под тихое хихиканье выдохнула одно лишь слово:

— Показывай.

Туман вокруг превратился в густую, клубящуюся тьму. А потом она обняла меня, заглянула в глаза, несмотря на то, что они были закрыты, ласково охладила спину между лопаток, словно коснувшись этого места ладонью, и тихо сказала уже без всякого хихиканья:

— Договорились.

***

Был в моей жизни человек, который значил для меня больше, чем все на свете шоколадные конфеты, булочки и пирожные. Больше, чем любимые книжки, волшебные сказки и собственные фантазии. Больше, чем весёлые игры — прятки, догонялки и лазанье по деревьям. Больше, чем солнечный свет, зелёная листва на деревьях, птичье пение весной и запах осенних листьев. Больше, чем родители. Больше, чем сама жизнь.

Этого человека звали Олег. И мы всегда были вместе — с того самого момента, когда почти одновременно вылезли из маминого живота. Брат и сестра.

Мы никому не говорили, кто из нас старше, потому что это не имело никакого значения.

Я не представляла жизни без него. Все радости и горести мы делили пополам, и мои детские воспоминания так же неразрывно связаны с братом, как дерево связано со своими корнями. Мы делали это добровольно, сами не хотели разлучаться ни на секунду, часто даже засыпали, обнявшись.

Я понимала Олега, как