Я тебя придумала - Анна Шнайдер

И будущий император вздыхал, опуская огорчённые глаза — даже с друзьями, которых он искренне любил, наследник не должен был забывать о своём статусе ни на минуту.

Теперь, когда им с Люком уже исполнилось четырнадцать, они оба считались очень привлекательными юношами. Люк, показавшийся когда-то Эдигору невзрачным мальчишкой с «мышиного» цвета волосами, стал обладателем шикарной светло-русой шевелюры, вспыхивавшей на солнце медными искорками, и ярко-серых глаз, умеющих быть как тёплыми, так и колючими.

Сам же Эдигор вытянулся в длину гораздо сильнее, чем в ширину, и был уже на полголовы выше друга. На высокого, худощавого принца, с прямыми тёмными волосами до плеч и спокойными карими глазами заглядывалась половина придворных дам. Даже та её часть, которая была старше будущего императора ровно в три раза. Но зажимать девушек по углам Эдигор почему-то считал недостойным, хоть и видел несколько раз, как это делает отец. С точки зрения наследного принца, это было крайне неосмотрительно со стороны императора — он должен быть символом и образцом для подражания, а если каждая кухарка будет рассказывать о том, что выделывал его величество со своей новой пассией прямо в коридоре… В общем, Эдигор пока искал обходные пути. Ему нужна была такая девушка, которая сумела бы держать язык за зубами. И пока, к сожалению, среди ближайшего окружения таких ему не попадалось. Единственным исключением была Мика, но использовать верного друга в качестве постельной грелки Эдигору казалось неправильным и нечестным.

Однако был ещё кое-кто, кого наследник любил не меньше, чем Люка, Мику и наставников. И сейчас этот человек почти неслышно подкрадывался к нему сзади, стараясь не нарушить покой старшего брата…

— Иди сюда, Лу, — усмехнулся Эдигор — после тренировок Аравейна и Громдрейка он слышал даже писк мышей в дворцовых подвалах. — Я тебя заметил.

Раздался лёгкий, едва уловимый вздох. А после рядом с принцем села маленькая девочка в длинном платье тёмно-синего цвета, с красивой белой вышивкой на рукавах и подоле. Золотые, будто светящиеся изнутри волосы доходили малышке до талии. И Эдигор в который раз залюбовался сестрой.

Лу села рядом, не обращая внимания на дождь, и подняла на брата тревожные голубые глаза, в которых стояли искренние, неподдельные слёзы. И такие они были горькие, что юноша вздрогнул.

— Лу?.. Что случилось?

Одна слезинка скатилась по щеке, не смешиваясь с дождём.

— Мама…

И Эдигор сразу всё понял. Подавшись вперёд, он прижал сестру к себе изо всех сил, чувствуя, как дрожат её маленькие плечи, а из груди рвётся отчаянный плач.

— Лу, хорошая моя, маленькая…

Он говорил, и говорил, и говорил… Почти не помнил, не осознавал, что именно. Лишь бы только успокоилась, не плакала…

Императрица Мариника заболела давно, и здесь был бессилен даже Аравейн. Она подхватила смертельную красную лихорадку, эпидемия которой прокатилась поздней осенью по Лианору, прихватив с собой несколько десятков жителей, и всё, что мог сделать наставник Эдигора — это замедлить болезнь. От красной лихорадки не было лекарства. Больной либо выздоравливал сам — по неизвестной лекарям причине — либо умирал, сгорая от высокой температуры, в горячечном бреду.

Устраивать в такой ситуации бал в честь совершеннолетия наследного принца Эдигор считал настоящим кощунством. Но так желал император. Да и сама больная была не против, говорила, что не хотела бы, чтобы они с Лу грустили.

Но сколько Эдигор ни рылся в себе и своих чувствах, особенной грусти он не находил. С раннего детства его воспитывали не отец и мать, а посторонние люди, поэтому теперь, узнав, что императрицы больше нет, Эдигор не почувствовал ничего, кроме лёгкого укола сожаления — наверное, от того, что он толком не знал мать, — а ещё — огромное желание утешить маленькую Лу, для которой Мариника значила гораздо больше. Честно говоря, императрица обожала дочь и не отпускала её от себя все четыре года, прошедшие после рождения принцессы Луламэй. Только Эдигору было позволено играть с Лу, сидеть с ней и брать девочку на прогулки, пока императрица занималась делами, и никому другому.

Они странно смотрелись рядом — принц, такой тёмный, сосредоточенно-спокойный, и принцесса, светлая, сияющая в своей искренней детской непосредственности.

И только Эдигор знал, что за этим фантиком скрывается очень мудрая и серьёзная маленькая девочка, способная не уступать в хладнокровии старшему брату.

Но сейчас они сидели на крыше, под проливным дождём, на время забыв обо всех своих масках и фантиках, и обнимались. И у Эдигора немного болело сердце от осознания того, что Лу каким-то образом нашла его… догадалась… пришла сюда, к нему. А больше она ни к кому не могла пойти. И наследный принц очень хорошо знал это чувство — когда тебе не к кому пойти. А ещё — когда ты просто не имеешь права плакать и забывать о своём статусе. Не дозволяется. Ему всегда что-нибудь не дозволялось…

— Как ты нашла меня? — тихо спросил Эдигор, поглаживая сестру по золотым волосам.

— Не знаю, — всхлипнула Луламэй. Её голос был едва слышен из-за того, что девочка уткнулась в парадный камзол брата. — Я просто знала, что ты здесь. И пошла.

Эдигор нахмурился. Разве так бывает? Чтобы «просто знала»? Хм…

А потом он опомнился, схватил Лу на руки и пошёл прочь с крыши, оставляя дождь плакать и грустить по ушедшей императрице в одиночестве.

Сестра уснула у него на руках спустя пару минут. По её лицу даже во сне текли слёзы. А может быть, это был дождь? Так или иначе, но Эдигор ещё не знал — это был последний раз, когда Луламэй плакала.

Будущий император уложил Лу в постель, укрыв самым тёплым из всех одеял, и уже на выходе из комнаты принцессы столкнулся с Громдрейком.

— Ваше высочество, — сказал эльф, легко поклонившись. — Вас…

Он осёкся, увидев вдруг лицо Эдигора. Ни разу за всю жизнь Гром не видел таких лиц у людей.

Принц был белым, как мел, на лбу выступила испарина. Губы сжались настолько, что превратились в тонкую ниточку, полностью утратив цвет. А в глазах… Чего там только не было, в этих его тёмных, по-взрослому