Бездна - Алексей Ефимов

– Пока не за что. Я позвоню.

Она вдруг протянула:

– Слу-у-шай! Есть еще вариант!

– Какой?

– Мой папик работал в ГБ с Игорем Бочкаревым. Потом тот стал в полиции начальником какого-то там отдела. Можно попробовать на него выйти, если он еще там и если мой папик будет так добр, что с ним пообщается.

– Папа откажет любимой дочери?

– Запросто! – Она фыркнула. – У нас в семье все простые. Ладно, мое золотце! До связи!

– Пока!

– Адьюс!

Ольга положила трубку.

«Ай да Ната! А ведь что о ней думала? Стыдно! Теперь можно не сомневаться, что она возьмется за дело со всей своей страстью. Сгусток энергии и воли, который на пути к цели не останавливается перед препятствиями, а проламывает их. Если пообещала помочь, то поможет. Деньги ее не сожрали, нет».

В два часа пополудни в офисе появился Геннадий. Утром она сказала ему о разговоре с Натальей, порадовала, но к настоящему времени от его радости ничего не осталось.

Тяжелый и хмурый, он стал делиться эмоциями.

– Скажи, Оля, почему некоторые люди, которым ты когда-то помог, прячут задницу, когда ты, в свою очередь, их просишь? Я сегодня был у Саши Кайгородцева, своего одногруппника. Представляешь, пять лет назад я помог ему устроиться в районную администрацию, как человек человеку, а теперь он целый начальник отдела в обладминистрации и стал свином. Жирный. Потный. Не поднимает на тебя глаз и только, гад, думает, как бы тебя отшить. «Чем я могу помочь? Нам мэрия не подчиняется» и т. д. и т. п. Что, мол, от меня надо? Может, он в самом деле не может ничего сделать – но зачем так себя вести? Видела бы ты его. А ведь когда-то был человеком.

– Значит, в нем уже тогда была червоточинка.

– Проблема в том, что иногда мы узнаем кого-то по-настоящему только тогда, когда уже поздно.

– Чаю? – Она улыбнулась.

– Можно.

Она нажала клавишу на телефоне.

– Да, Ольга Владимировна! – послышался из динамика звонкий голос Олеси.

– Будь добра нам с Геннадием Владимировичем два чая с лимоном.

– Да, Ольга Владимировна!

– Послушай, кстати, что мне поведали про нашего капитана, – сказал Красин. – Он еще тот фрукт. Во-первых, он бывший мент, что уже само по себе говорит о многом. Во-вторых, раньше он был в полиции опером и, так сказать, своевольничал. У собственной безопасности был на него зуб, но в итоге его оставили, правда, не опером. Вот с кем мы имеем дело.

– Мерзкий тип. Но Травкин хуже. Он жутко вонючий. Фу!

– Надо, Оля, сделать так, чтобы эта сладкая парочка не испортила нам жизнь, и по возможности испортить ее им.

Он помолчал.

– Я сейчас, кстати, был на стройке. – Он сменил тему. – Там грустно.

– Все плохо?

– Они не сдадут нам через месяц. Наверное, мистер Ганин думает, что ему все можно, раз он брат мужа моей двоюродной сестры. Придется с ним шпрехать по-родственному.

– Не в первый раз.

– В последний.

– А теперь, Оленька, давай о хорошем. – Надо бы мне пообщаться с народом. Уже третий день здесь.

Вошла Олеся с подносом:

– Здравствуйте, Геннадий Владимирович!

– Здравствуй, здравствуй, моя милая! Как же это ты опять меня пропустила? Все-таки редко бываешь на месте?

– Очень часто, Геннадий Владимирович. Правда, Ольга Владимировна?

– Да, да. Правда.

Она улыбнулась. И Красин тоже. И девушка с глазками-бусинками.

Маленький лучик солнца прыгнул внутрь сквозь жалюзи и, заигрывая с Ольгой, вытянулся перед ней на паркете.

Глава 2

Хромому казалось, что он сдохнет ночью, но он не сдох.

Пришло утро, и он увидел мутный уличный свет возле лестницы.

Длиннохвостые крысы спрятались.

Стало легче. Не так жарко.

Он лежал на одеяле, все время кашлял и крыл матом свой кашель после каждого приступа. Губы потрескались, и он хотел пить. У него все болело, все тело, и глаза тоже. Это грипп. Он знает. У него тридцать восемь, если не больше.

Ночью здесь были черти и было жарко.

Они были с рогами и шерстью. Они прыгали рядом и что-то по своему пели, с треском и искрами жгли доски, пялясь на него страшно, а он в это время будто стал долбаной куклой: все ватное, а голова каменная, не поднимешь ее, не пошевелишь. Много чего еще было: какие-то толстые люди; кошки; красные и желтые пятна, из которых складывались буквы, – и это будто было на самом деле, он все это видел. Ночь можно было потрогать пальцем как черную стенку.

Надо идти к церкви. А то если сядут на твое место, то просто так не уйдут. Надо прийти, чтобы видели, что не сдох, а там и обратно – главное, чтоб не думали, что тебя нет. Они только так понимают и еще когда бьют или режут. Слово доброе – нет.

Он оделся и встал.

Встал тяжко, с матом.

Сделав три шага, он понял, как это трудно, сделал еще три, и тут все поплыло перед глазами и пол ушел из-под ног.

Он оперся рукой о стену. Она шершавая и холодная. От нее пахнет сыростью. Она твердая. Не надо ему на улицу. Не надо к церкви. Ему надо в аптеку, вот что ему надо.

Пол не качается, и он идет вверх по лестнице. Он кашляет и ругается. Он задыхается. Тогда он останавливается и ждет, и слушает, как бьется в груди сердце. Выше. Выше. Вот и все, он уже перед дверью. Тут как на улице. Холодно. В двери щели, и из них дует, со снегом, а когда на улице ветер, дверь хлопает и мешает заснуть.

Он выходит на улицу.

Здесь скрипит снег и градусов тридцать.

Он останавливается. Он делает вдох, воздух жжет ему горло, и он сильно кашляет.

Сколько у него денег? Что если не хватит? Одни ведь железки.

Он считает. Рубль… Рубль пятьдесят… Рубль восемьдесят… Два… Два десять.

Ему плохо. Очень плохо. Ломит тело, а ноги ватные и подгибаются. Аптека близко, через два или три дома, он ходит мимо нее каждый день, но сегодня это не близко. А до церкви вообще не добраться. Он завтра очухается, и если кто сел, тот свалит, а не то он ему шею сломает. Главное, чтоб братья не лезли, а то с ними драться не будешь. Если скажут, что это правильно, что на твое место сели, то сваливай сам. Или где-нибудь жди эту суку и режь. Потом к церкви. Если братья тебя не замочат, то никто у тебя не спросит, почему ты тут и куда делся тот хрен, который тут был. Это не спрашивают.

Он уже у аптеки.

Здесь он еще не был. На пятиэтажке зеленый крест и буквы в полдома – «АПТЕКА». Крыльцо со ступеньками, их всего семь.

Он входит.

Здесь тепло и пахнет лекарствами.

В очереди три человека, а тетка в белом халате и в маске их обслуживает. Она на него глянула, когда он вошел, и те тоже вылупились, ну а ему-то че? – ему пофиг.

Сзади бухнула дверь.

– Проходим? – услышал он за спиной.

Он вздрогнул.

Это мужик в длинной куртке с мехом. В очках. Сразу видно, какая-то шишка, так как с портфелем.

Он сдвинулся сторону, а тот встал в очередь.

Между тем в очереди чувствовалось напряжение.

Тощая как жердь женщина в толстом мутоновом панцире сморщила кислое личико и нервно сжала тонкие блеклые губы, у девушки в норковой шубке глаза были полны ужаса, а самоуверенный парень в кожаной куртке, косо посмеиваясь, ждал продолжения цирка.

Хромой хотел встать в очередь, но тут к нему обратилась аптекарша.

– Что вам?

Он растерялся и не ответил.

– Эй, это я к вам обращаюсь! – она зачем-то встала на цыпочки, вытянув дряблую шею, хотя прекрасно его видела. Нижняя часть ее лица была скрыта маской, но ее серые глаза не были злыми. Добрыми они, однако, тоже не были.

Он подошел, и женщина в панцире, первая в очереди, встала на ногу девушке сзади. Та тихо ойкнула.

– Мне аспирин. – Его хриплый простуженный голос вырвался из сдавленных связок в наэлектризованное пространство аптеки.

– Два сорок.

Взглянув на него, она прибавила:

– Вам нужно в тепло. И чем быстрее, тем лучше. А еще лучше – к доктору.

– Да, да… Два сорок…

Он суетился. Он знал, что у него только два рубля и десять копеек, очень хорошо это знал, но все равно вытаскивал их из кармана, складывал на прилавке и пересчитывал.

Пятьдесят копеек, рубль, рубль десять…

Было тихо, и чувствовалось, что вот-вот все взорвется: очень уж медленно он все делал, а вонь от него шла страшная.

И тут еще – вот те на! – одна монета упала. Звякнув о каменный пол, она закатилась в щель между прилавком и полом.

Твою мать!

Он нагнулся и встал на колени. Сунув грязные пальцы в узкую щель под прилавком, он поводил ими туда-сюда по светлому кафелю, без результата, вполголоса выругался и встал.

Посеял полтинник, с концами.

Теперь у него рубль шестьдесят. А аспирин стоит два сорок. Десять таблеток, какая-то кислота – они ему очень нужны, чтобы не сдохнуть.

Глаза над маской ждут. Ждет очередь.

– У меня это… мало.

Женщина только вздохнула:

– И что прикажете с вами делать? Берите.

Он взял. Просто так.

– Минутку. Вот аскорбинка. По пять-шесть драже в день – не больше. И еще противовирусное. По одной два раза в день. Воду я дам.