Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

– С лошадьми-то знаком, Георгий? – обезпокоенно спросил Василий Николаевич.

– Не впервой, Василий! Мы не из пужливых. Ездили и на лошадях, – ответил капитан, ласково похлопывая ладонью по крупу кобылы, поводившей ушами.

– Ну, ну, не задавайся… – добродушно проворчал пчеловод. – А что это у тебя в мешке ворочается?

– Кот прибился. Жалко его бросать, пусть в скиту живет, – отозвался послушник, внимательно оглядывая подпруги и пробуя крепость ремней.

– Георгий, слышь, когда приедешь, седло и уздечку сними. Пусть животина в саду пасется. Я потом ее заберу… – Василий Николаевич провожал лошадь ревнивым взглядом.

– Знаю, чего там, – бросил назад капитан, выводя лошадь со двора, груженную двумя мешками со скарбом, перекинутыми через луку седла.

Мы распрощались и двинулись вниз по улице, мимо лежащих в грязи домашних ленивых кабанов, не открывающих даже глаз, несмотря на то, что кобыла гремела копытами по камням.

– Батюшка, поезжайте верхом, что пешком-то идти? – услужливо предложил Георгий, оглянувшись на меня.

– Поезжай лучше ты, а я пешком пройдусь, ноги разомну, – ответил я, обходя грязные лужи. Он молодцевато вскочил в седло. Кобыла присела на задние ноги, почуяв плотное крепкое тело.

Тропа закончилась незаметно. Возле калитки скита капитан приподнял рукой пустой мешок.

– Вот те на… А где же кот? Сбежал, бродяга… – Он быстро снял с лошади свой груз. – Я мигом, батюшка, а то мой кот, боюсь, в лесу заблудится…

Он ходко ускакал по тропе, из-под копыт полетели комья глины. Я занес его вещи в дом и устало прилег на деревянный топчан. Утомление давало себя знать.

К вечеру послышался стук подков по камням у дома. Послушник приехал со здоровенным рыжим котом, который, как только его вынули из мешка, стремглав кинулся в кусты.

– Ах ты мерзавец! – в сердцах воскликнул капитан. – Ну ничего… Теперь он знает дорогу. Представьте, отец Симон, приезжаю на Псху, а кот уже на крыльце сидит и в ус себе не дует…

Через несколько дней пришел Василий Николаевич.

– Как доехали, отцы? Нормально? – Увидев лошадь, мирно пасущуюся на лугу, успокоился. – Батюшка, вы в горы не собираетесь?

– Собираюсь.

– Я вам хочу передать флягу меда с дальней пасеки. Только он «дурной». Но вы не сомневайтесь – отстоится и есть будет можно. Лучшее лекарство! – Пчеловод поднял большой палец. – Будете мимо проходить, заберите. Я для вас флягу под камнем оставлю…

– А когда вас ждать обратно? – спросил меня капитан.

– К началу августа мне нужно вернуться. Пока поживешь один. Сможешь потерпеть?

– А чего терпеть? – рассмеялся Георгий. – Здесь жить – душа радуется… А вашу келью на Грибзе можно посмотреть? Очень любопытно…

– Тогда помоги мне в нее продукты на зиму забросить…

На следующее утро мы вышли в горы. У камня нас ожидал пчеловод. Укладывая мне в рюкзак тяжелую десятилитровую флягу, он давал советы:

– Батюшка, еще раз предупреждаю, это мед «дурной», сразу его не ешьте. Пусть он до зимы отстоится. А потом будет нормальный, я вам обещаю…

Он положил нам в рюкзаки несколько кружков сыра, приговаривая:

– Эти сыры свежие. Один кружок сразу съешьте, а другие на чердаке возле трубы повесьте. Они подкоптятся и не пропадут…

Я запротестовал:

– Василий Николаевич, прошу вас, хватит накладывать, а то я не дойду, тяжело будет…

– Ничего, ничего, своя ноша, как говорится, не тянет…

Он заботливо помог мне надеть огромный и тяжелый рюкзак.

По сырому осеннему лесу мы шли медленно и часто отдыхали.

– Таскать грузы, видно, не по мне, – признался капитан. – Не горный я человек…

Келья и поляна понравились послушнику, но безлюдье не пришлось ему по душе, и он заторопился вниз. Несколько недель я провел в палатке на обрывах Грибзского каньона, прорубая тропу. Чащи стояли стеной, и работа шла медленно. Все усилия я направил на то, чтобы не рассеиваться в молитве во время трудов и не терять внимание. Все это продолжалось несколько недель, пока не возникло странное ощущение забвения