Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский

– А ведь и я – моряк, – сказал вдруг Суворов. – Я имею морской чин!

– Какой? – заинтересовался Ушаков.

– Помилуй бог, я – мичман. Экзамен даже выдержал!

– Ешьте лучше, чем всякую-то юрунду сказывать! – буркнул Прошка, который помогал Федору подавать на стол. Прошка был недоволен, что барин так унижает себя: Ушаков – адмирал, а Суворов – только мичман.

После обеда Суворов лег на часок отдохнуть.

Проснувшись, начал собираться в путь: он хотел выехать из Николаева вечером, по холодку.

– Ну, до свиданья, дорогой Федор Федорович! – обнял он на прощанье Ушакова. – Прошка, дай-ка рубль!

Суворов никогда не носил при себе кошелька.

– Зачем вам?

– Давай, не разговаривай!

Прошка нехотя достал рубль.

– Вот возьми, Скворушка, – протянул Суворов ушаковскому денщику.

– Благодарствую, ваше сиятельство! Век буду его хранить!

Ушаков тоже подарил целковый Прошке.

– А ты, Прошенька, что же станешь с ним, батюшка, делать, а? – умильно спросил Суворов, подмигивая Ушакову.

– Какие вы любопытные…

– Нет, нет, нет, а ты все-таки скажи нам, а?

– Известно что, – весело ответил Прошка, – выпью за их здоровье.

– А беречь не будешь?

– Ежели б ето медаль в честь их превосходительства была выбитая, ну, тогда еще, конечно, может… А то на ём – императрица. Таких рублев у нас по всей Расее мильён ходит. Что ж его беречь?

– Ах ты, Прошенька, нет в тебе чувствительности! – смеялся Суворов, садясь в коляску.

– Счастливой дороги, Александр Васильевич! – провожал Ушаков.

– До свиданья, Федор Федорович, голубчик! До свиданья, русский герой. Теперь снова будем вместе защищать отечество!

– С вами, Александр Васильевич, на любого врага!

И они расстались.

Но их боевым знаменам суждено было встретиться еще раз, под небом Италии.

И там их вновь осенило лучезарное солнце победы.

XXVII

Я не пекусь об удержании моего места, но единственно об одной справедливости и о удержании имени честного человека, чем бы я ни был.

Ушаков в письме Потемкину

Разгромив столько раз турок на Черном море и отстояв Севастополь, Ушаков мог теперь с полным правом и гордостью писать: «благополучный Севастополь». Он так и ставил под всеми своими письмами. И это соответствовало действительности: Севастополь стоял прочно, рос и цвел. Все его враги – и ближние и дальние – были повержены.

В декабре 1791 года в Яссах был заключен мир. Турки подтвердили Кучук-Кайнарджийский договор и навсегда отказались от Крыма.

Севастополь был благополучен.

Но неблагополучен был адмирал Ушаков: после смерти Потемкина у него все шло под гору.

Правда, в 1793 году он получил чин вице-адмирала, но это еще по представлению светлейшего. Это еще были отголоски Тендры и Калиакрии.

Неблагополучие началось очень скоро. Фаворит царицы Платон Зубов, который после смерти Потемкина был назначен на его место екатеринославским и таврическим генерал-губернатором и которому вверялось управление Черноморским флотом, снова вытащил на свет своего бездарного, но родовитого приятеля Николая Семеновича Мордвинова.

Мордвинова произвели в вице-адмиралы и вновь назначили главным начальником Черноморского правления.

– Держись теперь, Федор Федорович, – говорил Ушакову его старый приятель Кумани.

– Плохо, Николай Петрович, держаться, коли за Мордвинова сам Зубов. И в Адмиралтейств-коллегии у него всё свои – графы. Ворон ворону глаз не выклюет!

– А ведь Голенкин и Пустошкин – члены Черноморского правления, – вспомнил Кумани. – Они поддержат.

– Э, ерунда! Кто такие Пустошкин и Голенкин? Мелкопоместные. У Пустошкина всего-навсего одиннадцать душ крестьян, а у Голенкина – семь.

– Слов нет, Мордвинов – богач. У него только здесь, в Крыму, в Байдарской долине, имение в пятнадцать тысяч десятин. А ведь оно не единственное. Должно быть, в России еще есть родовое поместье. Конечно, Мордвинов с мелкопоместными не считается…

В 1796 году умерла императрица Екатерина. На престол вступил Павел. Мордвинову и это оказалось на руку: как же, ведь его не любил Потемкин! Из флота выгнал Потемкин! Теперь забыли о том, что Потемкин так много сделал для Крыма и флота. И помнили только одно: он был любовником Екатерины!

А Ушакову опять плохо: его ценил Потемкин, одного имени которого не переносил Павел.

Через год врагов у Ушакова стало еще больше: опять выплыл наружу «граф» Войнович, тоже «пострадавший» при Потемкине. Его назначили членом Черноморского правления. И также дали чин вице-адмирала. А за что?

– Пока я бил турок, они оба били баклуши, – горько шутил Ушаков.

Графы получали чины безо всякого труда. А Ушаков продолжал делать свое дело – укреплять Севастопольский флот. Это тем более было необходимо, что обстановка в районе Средиземного моря становилась напряженной. Революция во Франции закончилась победой крупной буржуазии, которая стала стремиться к захвату чужих земель.

В начале 1797 года французский генерал Бонапарт занял принадлежавшие Венеции Ионические острова. Отсюда прямой путь был к черноморским берегам.

Тотчас же пошли слухи, будто Франция намерена заключить военный союз с Турцией: ведь Франция в течение ста лет неизменно поддерживала на Черном море Оттоманскую Порту.

Тревогу усиливали известия о том, что в Тулоне, Марселе и других французских портах Средиземного моря идет спешная подготовка к какой-то громадной морской экспедиции: собирается большой флот и десантные войска. В Петербурге предполагали, что удар будет направлен на наши черноморские берега.

И в феврале 1798 года Павел I приказал Ушакову усилить наблюдение за побережьем и привести Севастопольский флот в боевую готовность.

Спустя некоторое время Мордвинов прислал приказ о вооружении двенадцати кораблей. Бумага была написана так уклончиво, что из нее толком ничего нельзя было понять – чего же хочет главный начальник Черноморского флота. Он лавировал и так и этак.

– Ваше превосходительство, я ничего не понимаю. Что же будем отвечать? – спросил флаг-капитан.

– А вот так и надо написать. Он научился там, в Англии, всяким словесным эволюциям, а вот мы ответим ему по-честному, по-русски!

И Ушаков продиктовал ответ:

«Я все предписания вашего высокопревосходительства желательно и усердно стараюсь выполнять и во всей точности, разве что определено нерешительно или в неполном и двойном смысле, чего собою без спросу вновь исполнить невозможно или сумневаюсь».

Флаг-капитан только усмехнулся.

– Ладно ли будет, Федор Федорович? – тихо спросил он.

– Ладно! С этими крючкотворами так только и говорить! – ответил адмирал и подписал письмо.

Ссора нарастала. И наконец разразилась гроза.

В начале мая в Севастополь прибыли два корабля, построенные в Херсоне обер-саарваером Катасановым по мордвиновским чертежам.

Мордвинов, бесславный и бесталанный кабинетный адмирал, решил попробовать свои силы в морском строительстве. Эти два корабля строились под его личным наблюдением. Мордвинов надеялся, что впредь все корабли Черноморского флота будут строиться по его образцам.

После спуска на воду их испробовали в лимане, и комиссия нашла, что они хорошие ходоки. Но требовалось опробовать их на море.

И несмотря на то что Мордвинов из зависти не переносил адмирала Ушакова, Мордвинову пришлось обратиться к нему.

В Севастополь прибыл (но не на «своем» корабле, а на фрегате старой постройки) сам Мордвинов, а с ним член Черноморского адмиралтейского правления вице-адмирал Войнович, командир Херсонского порта контр-адмирал Голенкин, обер-саарваер Катасанов и несколько офицеров адмиралтейства.

Голенкин успел шепнуть Ушакову:

– Мордвиновские корабли никуда не годны: валки. Если б строил кто-либо другой, комиссия забраковала бы их на дрова!

– А как же смотрели? Почему в акте – «хорошие ходоки»?

– Мордвинов нарочно выбрал тихую погоду и нагрузил их меньше чем положено.

– Как же это можно? – возмутился Ушаков.

– А что же делать? Сам хозяин: сам строил и сам принимал.

– Ну, у меня поблажки не будет! Я в свой флот хлама не допущу! – твердо сказал Федор Федорович.

Ушаков вышел с двумя мордвиновскими кораблями в море. Корабли оказались такими, как говорил контр-адмирал Голенкин: очень валкими. Ходить по Черному морю на них было невозможно.

«Ну и построил кораблик! Рысклив, крутится то туда то сюда. Под стать самому строителю!» – думал Ушаков.

Ушаков вернулся в Севастополь, который теперь по велению Павла I именовался Ахтиаром, хотя в нем ничто не напоминало о прежней жалкой деревушке.

Тотчас же в адмиралтействе собралась комиссия во главе с Мордвиновым.

Мордвинов сидел напудренный, в новом зеленом мундире – Павел I ввел их вместо прежних белых. Со всеми, кроме графа Войновича, Мордвинов держался свысока, говорил медленно и некоторые слова произносил на английский манер.