Цвет абрикоса - Би Сяошен

— Вижу в ваших словах проявление привязанности ко мне, — так ответил он, пообещав прийти на женскую половину дома. «Как они единодушны в намерениях и, похоже, избыли печали. А как милы — точно жемчужины с излучины реки или крапчатые яшмы с берегов Сяо и Сян. И могу ли я отдать их в чужие руки?» — подумал он.

Тем временем сестры поспешили в узорную залу. Здесь каждая взяла лист бумаги, напитала кисть тушью, готовясь составить брачный договор.

— Я пишу первую фразу, — сказала Чжэньнян, — а вы подписываете, каждая по строке.

Чжэньнян, Юйнян и Жолань так выразили свою волю:

В день седьмой седьмой луныпусть прольются над кроватьюблагодатные дожди.Там, где мост Голубойчерез реку дугой,в этот радостный деньвсех нас жди.

Яонян же завершила его прозою: «Ничего не желаю иного, кроме как супругой стать красавца такого».

Сестры спрятали договор в шкатулку и велели Гуйпин отнести ее студенту в библиотеку. Получив шкатулку, студент раскрыл ее и обнаружил лист, прилежно и недавно исписанный. Покрутил его так и сяк, потом прочел. И только тут до него дошло, о чем он. Был пятый день седьмой луны. До седьмого дня оставался всего лишь день. Он еще раз перечел послание и понял, что седьмого дня его ждет нежное свидание с Чжэньнян. Послание доставило ему ни с чем не сравнимую радость, и каждая его фраза музыкой отзывалась в ушах. И тогда он решил ответить им в той же манере:

Клятва верности,данная пред горами и водами,вызывает доверие.Лишь когда я ступлю на стезю,что к небесной террасе ведет,в злую судьбу потеряю неверие.Клянусь стать опорой вам всемдо окончания лет. В ином разепусть смертью меня покарают боги —вот мой ответ.

Он велел Гуйпин положить письмо в шкатулку и отнести сестрам. Те, ознакомившись с посланием студента, были премного ублаготворены. Осуществление задуманного отложили до седьмого дня седьмой луны.

И едва только на небе обозначился месяц — предвестник встречи Пастуха и Ткачихи на Млечном броде, девушки совершили моление божествам, прося дать им намеком знание судьбы. Для этого они вынесли во двор тыквы и разнообразные фрукты, расставив их в определенной последовательности. В доме царило радостное оживление. Чжэньнян надела свое лучшее платье. В богатом наряде ее красота стала еще пленительней и роскошней. Короче, она блистала прелестью Сиши, самой знаменитой красавицы древности! Да и остальные сестры были очаровательны:

Будто тучи — эти косы,и инеем белымлежат на висках завитки.Будто на ивы легли тяжелые росы,так изогнуты бровии так изящно тонки.Или, может, месяц юныйзадержался на крыльце?И оставил контур лунныйна бровях и на лице?

Скажу одно: человек, чувствительный к нежной красоте, не пожелал бы слов, описывая красавиц, и сказал бы так:

Лица девушек таили нежную прелестьедва расцветших бутонов персика,и гибкие талии, окутанные тонкими шелками,напоминали ивы, склоненные над водою.Сколь очаровательны были их крохотные ножки,обтянутые шелком тонких носокс вышивкой в виде вишен и сливи, увы, спеленутые шуршащейпарчовой юбки тугою волною.

Студент дрогнул — сердцу не сдержать порыв! Увы! Обряд благочиния и пристойности обязывал его ждать. Но едва на землю опустилась ночная мгла, студент облачился в наряд жениха и стал просто бесподобен.

Жених и невеста сели друг против друга. В неровном свете узорных свадебных свечей они казались небесными женихом и невестой! Да что тут говорить — это и вправду была красивейшая пара во всей Поднебесной! Оба чаяли одного — поскорее оказаться за пологом среди одеял и простыней. Жених и невеста пригубили брачную чашу.

— Откушайте из чаши, которую подношу вам, — сказала Чжэньнян.

Он выпил ее до дна. Хмель возбудил его, чувства взыграли.

И вот как сказал бы здесь человек с тонкой душой: «В сей миг Пастух уже ступил на мост, построенный сороками, а Ткачиха отправилась за спальный полог, изукрашенный рисунком в виде мандаринских уточек-неразлучниц». Но даже он был бы не в состоянии описать их любовь. Потому умолчим о ласках, кои они дарили друг другу, ибо здесь уместны одни лишь восклицания!

Тем временем сестры собрались в узорной спальне и завели разговор.

— Сестрица-то теперь в любовном хмеле. Наверное, удалилась в страну упоения и уже не принадлежит земному миру, — так сказала Юйнян.

— То, чем они за пологом занимаются, нам не ведомо. Не понимаю, какое удовольствие в супружеских делах? — заметила Жолань.

Юйнян улыбнулась:

— Спустись с горы, где ты ныне обретаешься, в долину и расспроси прохожих. Может, и поймешь что к чему.

— Дождемся завтрашнего дня. Когда старшая сестрица выйдет из спальни, спросим у нее, — решила спор Яонян.

Так говорили они, страшась того дня, когда наступит их черед. За разговорами минула стража. Сестры разделись и легли спать, но в головке каждой вертелся один вопрос: в чем суть супружеских дел, коими заняты Чжэньнян и Юэшэн? Их души и тела пылали страстью, словно вязанки сухого хвороста. И девственные, нефриту подобные лона уже засочились влагой любви.

А между тем жених и невеста наслаждались супружескими радостями. Она заглатывала его плоть, исполненную грубой силы, а он радовался нежной податливости ее натуры. Они не боялись показаться друг другу пошлыми и заслужить порицание. То была радость самой природы. И когда клепсидра отмерила четвертую стражу, Чжэньнян дошла до грани упоения. Ей казалось, что душа вот-вот покинет ее и она навеки расстанется с жизнью. И тогда студент обнял ее, и они заснули благодатным сном.

На следующее утро, едва поднявшись, сестры велели Гуйпин отнести новобрачным завтрак. Те уже встали и были заняты туалетом у зеркала. Когда они наконец вышли в залу, то сели рядом — не могли расстаться друг с другом хотя бы на минуту. Скажем сразу, с самой ночи весь день они были вместе: лежали ли на изголовье, смешивая аромат киновари с благоуханием коричневого дерева, или сидели за столом.

Между тем день начал сереть, и студент вышел из ворот. В комнату Чжэньнян всем скопом пришли сестры. Первой взяла слово Юйнян:

— Сестрица! Раньше ты нам не ставила препон. Но не напрасно ли третьего дня мы заключили союз и поклялись в верности до гроба? Ты, нежась в постели, согрета любовью и тебя не печалит, что другие тем временем не могут глаз сомкнуть. Неужели так ненасытна и жадна до любовных утех, что забыла о слове, которое мы дали друг другу?