Вендетта по-русски - Сергей Гайдуков

— Оптимист! — выругался Гарик.

— Трезвомыслящий, — возразил я. — Я уже не мог торчать в гостинице с утра до ночи. Мне нужно сменить обстановку.

— Меняй что хочешь! Только я с себя всякую ответственность снимаю. — Гарик был явно не в настроении. — Я после вчерашнего похода в бар никак не отойду, а ты еще и…

Я повесил трубку. Гарик слишком расстраивался. В конце концов, это не его собираются убить, а меня. Так почему же он вопит, как сумасшедший, а я спокоен… Ну, скажем, как египетская мумия. Что-то здесь не так. У одного из нас двоих нервы явно не в порядке. И этот один — вовсе не я. Я совершенно спокойно сажусь в автобус и еду в офис орловской компании, чтобы забрать приготовленную для меня машину. Мне выкатывают из гаража вполне приличного вида «Шевроле», отчего моя нижняя челюсть отвисает на некоторое время. Потом мне приходится все-таки ее подтянуть, расписаться в бумагах, принять ключи и доверенность на пользование этим чудом техники цвета морской волны… А послушался бы Гарика и сидел бы в гостинице — черта с два свалилось бы на меня такое счастье.

Служащий компании, который вручил мне машину, заодно передал и какой-то конверт, поясняя:

— От Ольги Петровны.

Я почему-то решил, что там деньги для белобрысого Сереги, но там было другое. Там лежал лист плотной мелованной бумаги, на котором черным фломастером были написаны два адреса и два телефонных номера. Напротив — две фамилии: Булгарин О. и Калягин С. Я радостно улыбнулся и засунул бумагу в карман плаща. Где Калягин С. там и Калягина М. То есть Марина, которую собирался уговаривать Паша Леонов за считанные минуты до своей гибели. А может, и не эту Марину. А может, мне не правильно послышались произнесенные Леоновым слова. Все может быть. Только для того, чтобы разобраться, так это или нет, правда это или ложь, та Марина или нет, убийство или самоубийство — для этого нужно не сидеть в гостиничном номере, а ходить, бегать и ездить. И надеяться, что филины днем спят. Или — просто надеяться на собственную удачу. Что я и делал.

11

Во второй половине дня над Городом зарядил мелкий противный дождь. Даже не дождь, а так. Требовалось с полчаса, чтобы человек под ним промок, однако свою хилость это атмосферное недоразумение компенсировало продолжительностью. Ровный надоедливый стук капель по крыше машины на протяжении нескольких часов мог свести с ума кого угодно.

Я сидел в своем — пусть даже временно — «Шевроле», смотрел, как яростно и безуспешно «дворники» воюют с дождевой водой на лобовом стекле, и постепенно впадал в сладкую ленивую дремоту. Так здорово было сидеть за рулем хорошей машины, с пачкой денег в кармане и ничего не делать. Я был готов просидеть так всю оставшуюся жизнь. Во всяком случае, пока не кончится дождь — это точно.

Было уже начало шестого, когда Серега постучал в стекло. Он был в форменном милицейском дождевике. И он нервничал. — Чувствую себя прямо-таки американским шпионом, который пришел на встречу со связным. Вот сейчас отовсюду набегут кагэбэшники, повяжут и потащат в тюрьму, — признался он.

— Тяжела жизнь шпиона, — посочувствовал я. — А яд в коронку зуба ты уже вмонтировал? Не откладывай это в долгий ящик.

— Давайте без шуток, — попросил Серега. — Я буквально на пять минут, а потом побегу по делам…

Я пожал плечами: без шуток так без шуток, хотя я бы мог напомнить Сереге его «фонтан остроумия» у меня дома. Но я не злопамятен. Парень дергался, и я не стал доводить его до нервного срыва.

— Слушаю, сказал я. — Все, что, касается смерти Юры Леонова.

— Значит, так. Его обнаружила мать вместе с родственниками спустя примерно пять-шесть часов после наступления смерти. Леонов висел в петле, сделанной из кожаного ремня. Записка с объяснением мотивов самоубийства отсутствовала. Но отсутствовали также и посторонние телесные повреждения, которые могли бы навести на мысль о несамостоятельном повешении. Собственно, смерть наступила от асфиксии, то есть удушения. Соседи по этажу не слышали каких-либо звуков борьбы в квартире Леонова.

— Минутку, — перебил я. — Это и есть твои нестыковки?

— Дослушайте до конца, — попросил Серега. — Я излагаю все по порядку.

То, что перечислил, — правда. Но это еще не вся правда. Во-первых, отсутствие записки. Ее не было, но на письменном столе лежали разбросанные в беспорядке чистые листы бумаги и ручка. А в корзине для бумаг я нашел два скомканных листа, на которых были этой самой ручкой выведены какие-то странные кривые линии.

— Ненаписанные записки?

— В том-то и дело. Если бы сам Леонов начинал писать, а потом комкал бумажки и бросал в корзину, то там были бы хотя бы первые буквы слов. Но там — словно детские каракули. Словно его била какая-то невероятная нервная дрожь.

— Или кто-то держал его руку и хотел заставить писать. А он либо не хотел этого делать, либо был не в состоянии.

— Вот-вот, — согласился Серега. — Я тоже об этом подумал.

— А что подумал Панченко?

— Он выслушал меня и отправил ручку на дактилоскопическую экспертизу.

Там оказался четкий отпечаток самого Леонова — и больше ничего. После этого Панченко сказал, что все мои предположения — полная фигня.

Ну что ж, — усмехнулся я. — Он начальник, он решает, что фигня, а что нет. Но ты ведь не согласен, что это фигня?

— Если бы дело было только в исчерканных бумажках…

— А есть еще что-то?

— Именно, — Серега самодовольно улыбнулся. — Еще табуретка.

— Что за табуретка?

— Ну, та самая, на которую Леонов вставал, чтобы просунуть голову в петлю. Она лежала слишком далеко в стороне. Предполагается, что он сшиб ее ногами, когда уже висел в петле. Она отлетела в сторону. Но мне показалось, что уж слишком далеко она лежит. Я провел следственный эксперимент.

— Да ну? — Я с интересом посмотрел на Серегу. Он начал мне нравиться.

Такая неуспокоенность — редкое качество в наше время. Если она только не обращается на меня лично, как в ту ночь, когда он утащил мою «Оку» на осмотр.

— Я провел следственный эксперимент, — гордо повторил Серега. — И пришел к выводу, что табурет мог оказаться в том месте, только если бы его кто-то хорошо пнул.

Правда, Панченко мне на это сказал, что табурет мог сдвинуть с места кто-то из родственников, обнаруживших тело.

Позже они постеснялись сказать об этом. Или даже не заметили, что они что-то задели в комнате.

— Вполне резонно, — заметил я. — Само по себе ни первое твое наблюдение, ни второе ничего не значат. Мелочи. Фигня. Но если сложить их вместе, это уже кое-что…

А также если сложить с тем, что Юрий Леонов не производил впечатление человека, стремящегося покончить с жизнью. Он производил впечатление человека, желающего разобраться со смертью своего отца, а это несколько другая мания. Правда, оказавшаяся в итоге не менее смертельной.

— И это еще не все, — продолжал Серега, вдохновленный моими словами. — Еще есть сломанный замок в ящике письменного стола. — Я вопросительно посмотрел на него, и он пояснил:

— Я подумал, что если это не было самоубийством, то в комнате должны быть следы борьбы, — Я все внимательно осмотрел, но не обнаружил ничего подобного. Разве что сломанный замок в ящике письменного стола.

Я понимаю, что это не может говорить о драке Леонова с кем-то, но само по себе это интересно. В ящике есть внутренняя защелка, и кто-то дергал за ручку ящика так сильно, что выломал эту защелку. И открыл ящик.

— Только один ящик? — уточнил я.

— Только один.

— И что там было внутри? — спросил я, припоминая, что Юра Леонов собирался просматривать какие-то бумаги в квартире отца. Неужели я был таким идиотом, что позволил парню обнаружить какие-то документы, относящиеся к гибели его отца? А потом тут же и умереть. Получается, кто-то еще хотел поживиться этими бумагами, они встретились и…

— Там была какая-то ерунда. — Серега своим замечанием прервал ход моих мысленных рассуждений. — Квитанция об уплате за квартиру, за свет… Еще там была тетрадка, а в ней что-то вроде автобиографии.

— Чьей?

— Леонова-старшего, которого машиной сбило.

— Что за автобиография? — насторожился я.

— Как обычно: я родился, я закончил школу, я служил в армии… И так далее.

— Ты знаешь, что Леонов служил в ФСБ? — спросил я. — Он описывает там свою службу?

— Нет, — покачал головой Серега. — Там до этого не доходит. Он начинает писать про армию, про институт… Потом обрывает. И на следующей странице начинает снова, немного в других словах. Потом снова обрывает. И так всю тетрадь. Я считал, там ничего интересного. Ничего, за что можно было бы убить. Как он с женой познакомился, как в армии служил…

— Ясно, — разочарованно протянул я. — И все? Больше ничего не было?

— В том-то и дело. Может, это сын выломал? У него же, наверное, не было ключа…