Американский претендент - Марк Твен

Они опять помирились – искренне, бесповоротно, всецело – и оба стали ужасно счастливы. Им следовало бы остановиться на этом, но когда причина странных размолвок наконец выяснилась и Трэси узнал, что виной всему были опасения Салли, не верившей в искренность его любви, он решил удалить прежний повод к недоразумениям.

– Дай, я шепну тебе на ушко маленький секрет, – заговорил он с глубоким смехом и смущенной улыбкой. – Я, действительно, скрывал от тебя важную вещь. Твое знатное происхождение ни в каком случае не могло соблазнить меня: я сын и наследник английского графа!

Девушка смотрела на него одну, две, три секунды, пожалуй, целых двенадцать; наконец ее губы раскрылись и вымолвили: «Ты?», после чего она двинулась прочь от Трэси, не переставая смотреть на него в глубоком недоумении.

– Что с тобой? Конечно, я говорю правду. На что же ты опять рассердилась? Что я такое сделал?

– Что ты такое сделал? Во-первых, – более чем странное заявление; ты должен и сам это отлично понимать.

– Ну, хорошо, – возразил он с тем же застенчивым смехом, – допустим, что мое заявление странно; тут нет никакой беды, если оно справедливо.

– Если оно справедливо… Значит, ты уже от него отказываешься?

– Ни на один момент! Надеюсь, ты не думаешь этого; я ничем не заслужил подобной обиды. Мои слова истинная правда; почему ты в них сомневаешься?

Салли не замедлила с ответом:

– Потому что ты не сказал о том раньше.

– О! – почти простонал Трэси, сознавая справедливость упрека.

– Ты делал вид, что ничего не скрываешь от меня касательно твоей жизни, и ты не имел права умалчивать о такой важной вещи, после… ну, после того, как вздумал ухаживать за мной.

– Это верно, верно, я знаю, но бывают обстоятельства, когда…

Салли нетерпеливо махнула рукой.

– Послушай, – жалобно продолжал он, – ты так восхищалась перспективой трудовой жизни и честной бедности, что мне стало страшно, я побоялся… Ну, да ведь ты помнишь, что говорила…

– Отлично помню, как и то, что прежде, чем кончился наш разговор, ты спросил, как я отношусь к аристократам, и мой ответ, кажется, усилил твои опасения.

Некоторое время он не говорил ни слова, а потом произнес упавшим голосом:

– Я не вижу тут для себя никакого исхода. Это была ошибка, именно ошибка, и больше ничего. Я не хотел причинять тебе ни малейшего зла, не предвидел, что выйдет из моей скрытности. Право, кажется, я ужасно недальновиден, и в моем характере есть порядочная доза беспечности.

Молодая девушка была обезоружена на один момент, но вслед за тем опять вскипела.

– Графский сын, вот тебе раз! Да разве графские сыновья бродят по свету, отыскивая себе пропитание и довольствуясь самым неблагодарным трудом?

– Ну, конечно, нет, а вот мне захотелось этого!

– Разве графские сыновья унижают свое достоинство в такой стране, как Америка, и приходят в трезвом и приличном виде просить руки бесприданницы, если они могут пьянствовать, выкидывать разные пошлости и утопать в долгах, что им нисколько не помешает жениться на дочери американского миллионера? Ты графский сын! Как бы не так! Если это правда, представь мне доказательства.

– Слава Богу, я не могу дать тебе доказательств, только что перечисленных тобою, но тем не менее я графский сын и наследник. Мне хотелось бы, чтобы ты поверила моим словам, однако убедить тебя я не в состоянии.

Она была опять готова смягчиться, если бы не последнее замечание; оно оскорбило ее, и Салли воскликнула:

– О, ты выводишь меня из последних границ терпения! Кто же поверит тебе без всяких доказательств? Ты обещаешь золотые горы, а между тем хочешь выехать на пустой болтовне. Все, что ты говорил, совершенно невероятно; неужели ты сам не видишь этого?

Он напрягал свой мозг, стараясь оправдать ее; потом помолчал немного в нерешительности и наконец заговорил с очевидным усилием и замешательством:

– Я хочу открыть тебе всю правду, хотя она может показаться нелепостью. У меня был идеал, – назови его мечтой, если хочешь, безумием, – но мне захотелось отказаться от привилегий и предосудительных преимуществ, которыми пользуется знать, добившись их путем насилия и обмана. Я думал, что такое участие в преступлениях против общечеловеческого права и рассудка кладет на меня пятно, и желал очиститься от этого позора, поставив себя на один уровень с бедными и простыми людьми, зарабатывая трудом насущный хлеб и успевая в жизни только на основании своих личных заслуг, если мне вообще было суждено чего-нибудь добиться.

Молодая девушка не спускала с него глаз, пока он говорил. Искренняя речь и безыскусственность Трэси растрогали ее до опасной степени, однако она не поддалась голосу сердца; с ее стороны было бы глупо уступить состраданию или вообще расчувствоваться, но все-таки она хотела задать ему несколько вопросов. Трэси старался прочесть свой приговор в ее чертах, и то, что он прочел в них, немного ободрило его.

– Ах, если бы какой-нибудь графский сын действительно сделал это! Он был бы настоящим мужчиной, человеком, заслуживающим не только любви, но поклонения.

– Послушай, Салли, дорогая…

– Но жаль, что такого героя никогда не бывало на свете; он еще не родился и никогда не родится, – продолжала она, не слушая Трэси. – Самоотречение, которое могло вдохновить его на такой подвиг, хотя бы оно было безумием и не могло убедить мир своим примером, все-таки сделало бы этого избранника великим. Да, только великая душа могла бы поступить таким образом в наш холодный эгоистический век. На один момент… Постой, дай мне закончить. Мне надо предложить тебе еще вопрос. Как зовут твоего отца? Граф?..

– Росмор, а я – виконт Берклей.

Эти слова только подлили масла в огонь; девушка почувствовала себя страшно оскорбленной.

– Как вы смеете утверждать такую несообразность? Вы отлично знаете, что Берклей сгорел, и что мне это известно. Украсть имя и почетное звание живого человека ради своекорыстных целей и временной выгоды уже достаточно гнусно, но ограбить таким образом мертвого, – нет, это хуже, чем преступление!

– Выслушай же меня, дай мне сказать одно слово, не отворачивайся с презрением! Не уходи, не покидай меня таким образом, постой одну минутку. Клянусь моей честью…

– Твоей честью!

– Клянусь честью, что я не лгу, и докажу это, и ты должна будешь поверить. Я принесу тебе письмо… или лучше телеграмму…

– Когда?

– Завтра или послезавтра…

– Подписанную именем Росмора?

– Да, с подписью моего отца – «Росмор».

– Ну, и что же это докажет?

– Как что? Что же иное это может доказать, кроме истины моих слов?

– Если ты принуждаешь меня говорить откровенно, то знай, что это докажет только существование у тебя сообщника, скрывающегося где-нибудь.

Слова Салли были тяжелым ударом и сразили Трэси.

– Да, ты права, – вымолвил он унылым тоном. – Я не подумал о том. О, Боже мой, как мне поступить? У меня все выходит глупо. Как, ты уходишь? Не сказав мне даже «до свидания» или «прощайте»? Мы никогда еще не расставались так холодно до сих пор.

– О, мне хотелось бы убежать, а между тем… Нет, уходите, пожалуйста!

Наступила пауза, потом она прибавила:

– Вы можете принести письмо или телеграмму, когда они придут.

– Ты позволяешь? О, благодарю тебя!

Он удалился, хотя не очень поспешно. Губы Салли уже начали дрожать, а после ухода Трэси она бросилась на стул и разразилась рыданиями.

– Вот он и ушел, я потеряла его, – говорила она, захлебываясь слезами, – мы никогда больше не увидимся. И он даже не поцеловал меня на прощание, не потребовал от меня поцелуя, хотя знал, что мы расстаемся навеки. Никогда я не думала, что он будет холоден ко мне после всего, что было между нами. О, что мне делать? Он милый, несчастный, добродушный обманщик, он лжец, но что же делать, если я его люблю! – И немного спустя она заговорила опять: – А какой он славный, как мне будет скучно без него, я просто умру с тоски; пускай бы уж он сочинил какое-нибудь письмо или телеграмму и принес их сюда! О, нет, он не сделает этого, ему никогда не придет в голову какая-нибудь ловкая штука; он такой простой и честный, и как ему, бедняге, могло прийти в голову, что он сумеет провести меня? Да, он вовсе не способен ни на какое притворство и выдает себя с первого шага. О, Господи, лучше пойти спать и махнуть рукой на все. Зачем я не велела ему прийти ко мне и в том случае, если он не получит никакой телеграммы? Теперь я никогда не увижу его, и это по своей собственной вине. А, должно быть, глаза у меня сильно заплаканы!

ГЛАВА XXIV

Назавтра телеграмма, конечно, не пришла. Какое ужасное несчастье! Трэси не мог идти к Селлерсам без этого клочка бумаги, совершенно ничтожного с виду. Но если неполучение телеграммы в первый день могло быть названо ужасной бедой, то по какому лексикону составить фразу, достаточно сильную для обозначения степени несчастья Трэси, когда и десятый день не принес ему удачи? Само собою разумеется, что, не получая ответа от отца, молодой человек становился каждые двадцать четыре часа все мрачнее, все более стыдился самого себя, а Салли с каждыми сутками все сильнее убеждалась, что у него не только нет никакого отца где бы то ни было, но даже и сообщника, – откуда следовало, что он мошенник, и больше ничего.