Диалоги об Атлантиде - Платон

людей, говорю я.

Сокр. Значит, могут, как видно по твоим словам, и изворотливые. Не правда ли?

Ипп. Да.

Сокр. Изворотливые же обманывают по глупости ли и безумию, или по плутовству и некоторой смышлености?

Ипп. Всего более по плутовству и смышлености.

Сокр. Стало быть, они, как видно, умны.

Ипп. Да, клянусь Зевсом, и очень.

Сокр. Будучи же умными, не знают, что делают, или знают?

Ипп. И очень хорошо знают; для того и замышляют злое.

Сокр. Зная же то, что знают, невежды ли они, или мудрецы?

Ипп. Конечно, мудрецы – на то-то самое, обманывать.

Сокр. Пусть же так: припомним, что ты говорил. Лжецы, сказал ты, и сильны, и умны, и знающи, и мудры на ложь?

Ипп. Конечно сказал.

Сокр. А говорящие правду и лжецы различаются между собою и противоположны друг другу?

Ипп. Говорю.

Сокр. Пусть так: значит, некоторые из сильных и мудрых, по твоим словам, – лжецы.

Ипп. Даже особенно.

Сокр. Когда же сильны и мудры лжецы, говоришь, в этом самом, – могут ли они, думаешь, лгать, если захотят, или не могут в том, в чем лгут?

Ипп. Могут, говорю я.

Сокр. Стало быть, чтобы сказать коротко, лжецы мудры и сильны на ложь.

Ипн. Да.

Сокр. Следовательно человек, не имеющий силы лгать, и невежда не может быть лжецом?

Ипп. Так и есть.

Сокр. А силен-то, стало быть, каждый, кто чего бы ни захотел, может делать это, когда захочет, – может, говорю, не по побуждению болезни или чего подобного, а так, как например, ты можешь, когда захочешь, написать мое имя: так я понимаю. Не такого ли называешь ты сильным?

Ипп. Да.

Сокр. Скажи же мне, Иппиас: не опытен ли ты действительно в счислении и в искусстве исчислять?

Ипп. Всего более, Сократ.

Сокр. И если бы кто спросил тебя: велико ли выйдет число из трижды семьсот? – ты, когда бы захотел, всего скорее и более сказал бы правду на этот вопрос?

Ипп. Конечно.

Сокр. Не потому ли, что весьма силен и мудр в этом отношении?

Ипп. Да.

Сокр. Но только ли весьма силен, или и превосходнейший в том, в чем весьма силен и мудр, то есть в искусстве счисления?

Ипп. Конечно, и превосходнейший, Сократ.

Сокр. Так ты весьма сильно можешь говорить об этом истину. Не правда ли?

Ипп. Думаю.

Сокр. Что же, касательно этого самого, будет ложь? Отвечай мне, Иппиас, благородно и великодушно, как и прежде. Если бы кто спросил тебя: сколько выйдет – трижды семьсот? то ты ли лучше бы солгал и, касательно этого, всегда повторял бы ту же самую ложь, желая лгать и никогда не отвечать правды, или невежда в счислении мог бы лучше солгать по неведению, чем ты по желанию? Впрочем, может быть невежда, желая сказать ложь, часто нехотя, по случаю, сказал бы правду, потому что не знает; а ты, мудрец, если уже хочешь лгать, лжешь всегда одинаково?

Ипп. Да, бывает так, как ты говоришь.

Сокр. Но лгун, может быть, лжет во всём другом, а никак не в числе? в числах он лгать не может?

Ипп. О, клянусь Зевсом, и в числе.

Сокр. Стало быть, положим и то, Иппиас, что лживый человек бывает также в числе, и в счислении?

Ипп. Да.

Сокр. Кто же он мог бы быть? Чтобы сделаться ему лжецом, не должен ли он иметь силу солгать в том, в чем ты сейчас согласился? Ведь не имеющий силы лгать, сказал ты, если помню, никогда не будет лжецом.

Ипп. Да, помню, было сказано.

Сокр. Не объявил ли ты себя сейчас самым сильным лгать в счислении?

Ипп. Да, и это тоже было сказано.

Сокр. А не самый ли сильный ты и правду говорить в счислении?

Ипп. Конечно.

Сокр. Стало быть, кто в счислении может говорить и ложь и правду, тот в этом отношении – добрый счетчик[206].

Ипп. Да.

Сокр. Так кто же другой в счислении бывает лжецом, Иппиас, кроме доброго? Ведь этот и силен, этот и правдив.

Ипп. Видимо.

Сокр. Так видишь, что в отношении к этому тот же самый и лжет, и говорит правду, – и говорящий правду ничем не лучше лжеца; ибо это тот же самый, – и противоположностей, как ты недавно думал, тут нет.

Ипп. Здесь-то, по-видимому, нет.

Сокр. Хочешь ли, посмотрим на это и иначе?

Ипп. И иначе, если только тебе угодно.

Сокр. Не опытен ли ты и в геометрии?

Ипп. Конечно.

Сокр. Что же? не так ли бывает и в геометрии? Не может ли и в чертежах тот же самый геометр – и лгать и говорить правду?

Ипп. Да.

Сокр. И в этом отношении добр иной ли кто, или этот?

Ипп. Не иной.

Сокр. Так добрый и мудрый геометр, не есть ли самый сильный в том и другом? И если кто может быть лжецом в чертежах, то не этот ли – добрый? Ведь этот силен, а худой лгать не может; так что не сильный во лжи, как было допущено, не будет и лжецом.

Ипп. Так.

Сокр. Рассмотрим еще и третий пример – астронома. В этом искусстве опять ты признаешь себя еще более сведущим, чем в прежних. Не правда ли, Иппиас?

Ипп. Да.

Сокр. Не бывает ли и в астрономии того же самого?

Ипп. Вероятно, Сократ.

Сокр. Следовательно и в астрономии, – если кто иной лжец, то лжецом будет астроном добрый, имеющий силу лгать. Ведь уж, конечно, не тот, кто не может, потому что он – невежда.

Ипп. По-видимому, так.

Сокр. Стало быть, и в астрономии тот же будет – и говорить правду и лгать.

Ипп. Выходит.

Сокр. Рассматривай же, Иппиас, прямо так и все науки: иначе ли в них бывает это, или таким образом? Несомненно, что в весьма многих искусствах ты – самый мудрый из всех людей, как слышал я когда-то твою похвальбу, в которой на площади у столов[207] раскрывал ты многоразличную и завидную свою мудрость. Ты говорил, что в бытность твою когда-то в Олимпии, всё, что находилось на твоем теле, сделано было твоими руками: во-первых, имевшийся у тебя перстень – с этого начал – был твоей работы, что, то есть, ты умеешь вырезывать на перстнях; твоей же работы была и другая печать, и щетка, и масляница, – всё это сам ты сделал; самим же тобою сшиты, говорил, – и бывшая на тебе обувь, и плащ, и кафтан[208]; но что показалось