Овертайм - Вячеслав Фетисов

19 августа в четыре часа утра я покормила ребенка и положила ее дальше спать. Мамы меня поймут, что такое утреннее кормление и как хочется спать, а всего три-четыре часа до следующего подъема. Я уже откинулась на подушки, мне показалось, что спала я всего пару минут, как раздался звонок. У меня есть подружка, очень интеллигентная девушка, которая разговаривает тоненьким и очень тихоньким голосочком. И вдруг, в шесть утра, я поднимаю трубку, а она кричит: «Вы что, с ума сошли, привезли ребенка! Сейчас же собирайтесь и улетайте отсюда! В Москве переворот!» А я говорю: «Манечка, какой переворот? Что с тобой?» Спросонья ничего понять не могу. Она: «Переворот, я тебе говорю, телевизор включи!» Я по коридору с криком: «Мама!» Мама идет на кухню, включает телевизор. Я села смотреть спиной к окну: «Мама, переворот, слышишь — траурная музыка. Что-то здесь происходит?» А мама смотрит не на меня, а в окно, а у нас напротив дома танк стоит. Мама так и охнула: «Переворот». Наша бедная Айрин тут же звонит в американское посольство. Оттуда ей велели сразу явиться с вещами. Но она продолжает: «Дело в том, что меня пригласили русские друзья, которые работают в Америке, и у них ребенок родился в Америке — то есть американский гражданин». Из посольства отвечают, что ребенок и его мама тоже под защитой США, потому что ребенок грудной: «Берите эту маму с ребенком и, пожалуйста, — в посольство». Мы, конечно, ни в какое американское посольство не пошли. Я ее успокоила, говорю: «Собирайся, пойдем гулять, будем на баррикадах фотографироваться». Подошли мы к ТАССу, поговорили с лейтенантиком — парнем, который на этом танке сидел. Мы его спросили: «Ребята, а вы будете стрелять?» Лейтенант отвечает: «У нас снарядов нет». И он с нами сфотографировался около танка. Для американской девушки, конечно, все происходившее выглядело экзотикой. Но к вечеру 20 августа стало страшно. И мы сознательно пошли к баррикадам у Белого дома. Я нацедила молока, оставили маленькую Настеньку с моей 83-летней бабушкой. Отправились втроем: мама, Слава, я. Чувства меня переполняли совершенно сумасшедшие, их никак не передашь. Но было такое состояние, что в любой момент ты готов встать в шеренгу, взяться за руки и стоять до последнего с людьми, которые рядом. И еще — ты свидетель чего-то огромного и важного, что происходит в стране. Слава — в спортивном костюме, узнавали его многие. Подходит к нам молодой человек и говорит: «А я тоже Фетисов Вячеслав Александрович, 1958 года рождения». Слава ему: «Да ладно». Парень показывает паспорт, действительно все так, а сам он приехал в Москву из какого-то провинциального города, из Норильска или Новосибирска. Я их сфотографировала вместе, мы оставили снимок в Москве, и я попросила, чтобы в «Спорте» нашли адрес этого парня и фото ему отослали. Два тезки, два Фетисовых Вячеслава Александровича 1958 года рождения. Он прилетел специально в Москву постоять за Белый дом. Нас окружили, и один мужчина говорит: «Слава, извини, конечно, но жизнь есть жизнь. Не дашь автограф?» И Слава два часа давал на баррикаде автографы. Время уже к трем часам ночи, и тут вдруг все побежали с криком, что идут танки из Кантемировской дивизии. Слава нам: «Немедленно домой к ребенку». Я говорю: «А ты?» — «Я останусь здесь». Мы продолжаем стоять, и тогда Слава говорит моей маме: «Забирай Ладу, и идите домой. Сейчас, не дай Бог, здесь что-то случится. Ребенок останется сиротой». Я ему отвечаю: «Ты, значит, никуда не уйдешь, а если что-то случится — ребенок без отца останется? Нет, или идем вместе домой, или я буду с тобой». Вернулись мы домой, наверное, часов в 5 утра, когда более или менее спокойно стало.

Много молодежи рядом с нами оказалось, чуть старше нас, чуть младше. Когда мужики в три ряда стоят, руками друг за друга держась, у тебя внутри рождается чувство гордости за этих сильных русских мужчин и огромная к ним благодарность.

Еще утром 19-го мама сказала: «Слава, улетай, пока не закрыли аэропорты, ведь Язов среди путчистов, ты вспомни, как он с тобой разговаривал и что он тебе обещал». Слава успокаивает: «Да ладно, теща, ты что думаешь, они про меня вспомнят?» Мама: «Этого никогда не знаешь, может быть, вспомнят через день, а может — через неделю. Но совершенно точно, они начнут ходить по квартирам». Тут я вмешалась: «Да, мама, сейчас они начнут стучать в нашу дверь и скажут: чего это вы тут расселись в такой большой квартире?» Если все повернется обратно, пропади она пропадом, эта квартира.

Шесть утра. Светает. Звонит подруга жены: «Уезжайте скорее». Мы спрашиваем: «Что случилось?» Она в истерике: «Идите посмотрите, вы же напротив ТАССа живете…» Мы телевизор включили — похоронная музыка играет, как обычно, когда кто-то из Политбюро помер. Я выбежал во двор посмотреть — действительно, танки около ТАССа. Интересно все складывается, но что делать?

Сидим, смотрим телевизор — показывают заседание, сидят ГКЧПисты, среди них Язов. Теща тут запаниковала: «Ты давай беги в Шереметьево быстро. Мы тут как-нибудь сами разберемся». Я ее спрашиваю: «Куда бежать? Если уже все, конец, они пришли к власти, то никуда и не убежишь. Мне, кстати, и бежать не от чего, я ни в чем не виноват». — «Нет, давай прячься, а ребенка мы сейчас отнесем в посольство». А Насте чуть больше месяца. Паника, они с Ладой в Шереметьево звонят. Я вмешался: «Никуда не звоните, потому что я никуда не поеду». Успокоили друг друга, как могли. Надо же, два года дома не был — и приехал! Я утром собирался в «Советский спорт», мы договорились с главным редактором на 10 часов, полагалось завизировать свое интервью. Поехал, все перекрыто, танки повсюду стоят. Я на батькиных «Жигулях» чешу по родной столице, по бульварам, в это издательство. Нигде не проскочишь, быстрее пешком бы дошел. Танки с одной стороны, БТРы — с другой, обстановка нервозная. Суеты, правда, особой я не заметил. Приезжаю в «Советский спорт», как порядочный человек, несмотря ни на что, раз договорился. Вахтера нет, в коридорах ни одного человека. Захожу к главному в приемную, слышу — он разговаривает по телефону, а секретарши на месте нет. Думаю: «Может действительно что-то происходит серьезное?» Вхожу в кабинет. Главный редактор стоит спиной ко входу, лицом к окну: «Да… Есть… есть… Да… Ну ты же понимаешь, что спорт и политика —‘ это те вещи, которые далеки друг от друга. Да… да… есть… есть… ладно, Николай Иванович, ладно». Увидел меня: «Я не могу сейчас разговаривать с тобой, потом встретимся». Я спрашиваю: «Что случилось?» Отвечает, вот позвонили, в числе тех газет, что закрыли, «Советский спорт». Сидит, кручинится: «Я же со всем составом редакции вышел недавно из партии. Сейчас надо всех предупредить, чтобы они говорили: это коллективное решение, а не чья-то инициатива, просто думали такое время пришло, что надо общим собранием выйти из партии. Ошибались. Ты представляешь, 10 августа, в День десантника, беспорядки начались в Парке культуры, мы опубликовали снимок на первой странице: перевернутая машина, а рядом пять номеров. Знаешь, у комитетчиков в машине много номеров, которые они меняют. И все эти номера валялись рядом: частные, государственные. Вот черт, я это напечатал. А что теперь делать?»