Все твои совершенства - Колин Гувер

запивает шоколадом маршмеллоу.

– А что ты хочешь узнать?

– Ты республиканец или демократ?

Он даже не колеблется.

– Ни то ни другое. Не выношу экстремистов ни с той, ни с другой стороны, поэтому я как бы зависаю посередине.

– Значит, ты один из тех людей.

Он наклоняет голову.

– Каких «тех»?

– Из тех, кто притворяется, что согласен с любыми убеждениями, лишь бы не ссориться.

Грэм приподнимает бровь.

– О, у меня есть убеждения, Квинн. И очень твердые.

Я подтягиваю ноги, поджимаю под себя и сажусь к нему лицом.

– Хотела бы послушать.

– О чем именно?

– Обо всем, – заявляю я. – Все, что ты думаешь о ношении оружия. Об иммиграции. Об абортах. Обо всем этом.

Мне нравится, что его лицо принимает возбужденное выражение, словно он готовится к выступлению. Это восхитительно: он, оказывается, волнуется, когда выступает.

Он ставит свою кружку на стол рядом с собой.

– Ладно… Давай разбираться. Думаю, что нельзя лишать гражданина права владеть оружием. Но, с другой стороны, процедура его получения должна быть чертовски сложной. Думаю, что женщины должны сами решать, как поступать со своим телом, пока не закончился первый триместр, или по медицинским показаниям. Думаю, что государственные программы абсолютно необходимы, но при этом необходимо внедрить практику, побуждающую людей отказываться от соцобеспечения, а не сидеть на нем. Думаю, что границы должны быть открыты для иммигрантов, если те регистрируются и платят налоги. Я уверен, что жизненно необходимая медицинская помощь должна быть базовым правом человека, а не роскошью, которую могут позволить себе только богатые. Думаю, что плата за обучение в колледже должна автоматически отсрочиваться, а потом выплачиваться в течение двадцатилетнего периода по скользящему графику. Думаю, что спортсменам платят слишком много, а учителям слишком мало, НАСА недофинансируется, траву нужно легализовать, люди имеют право любить тех, кого хотят, а Wi-Fi должен быть общедоступным и бесплатным. – Договорив, он спокойно тянется за кружкой и снова подносит ее ко рту. – Ты еще любишь меня после этого?

– Больше, чем две минуты назад.

Я целую его в плечо, он обнимает меня и прижимает к себе.

– Значит, все прошло лучше, чем я думал.

– Не расслабляйся, – предупреждаю я. – Мы еще не обсудили религию. Ты веришь в Бога?

Грэм отводит глаза и смотрит на океан.

Он гладит меня по плечу и на мгновение задумывается над моим вопросом.

– Раньше не верил.

– А теперь?

– Да. Теперь верю.

– А почему ты передумал?

– По многим причинам, – говорит он и кивает в сторону океана. – Вот одна из них. Как может существовать нечто столь великолепное и могущественное, если его не создал некто еще более великолепный и могущественный?

Я смотрю на воду вместе с ним, и он спрашивает, во что верю я. Я пожимаю плечами.

– Религиозность не относится к сильным сторонам моей мамы, но я всегда верила, что есть нечто большее, чем мы. Просто не знаю точно, что это такое. Наверное, никто не знает наверняка.

– Вот почему это и называется верой, – говорит он.

– Как же человек, подкованный в математике и естественных науках, примиряет знания с верой?

Когда я задаю этот вопрос, Грэм улыбается, словно ему до смерти хотелось обсудить именно это. Что мне в нем и нравится. Иногда в нем проглядывает прелестный внутренний ботаник, отчего он нравится мне еще больше.

– Ты знаешь, сколько лет Земле, Квинн?

– Нет, но держу пари, что сейчас узнаю.

– Четыре с половиной миллиарда лет, – говорит он. В его голосе звучит благоговение, словно это его любимая тема для разговора. – А знаешь, когда появился наш конкретный вид?

– Понятия не имею.

– Всего двести тысяч лет назад, – говорит он. – Мы существуем только двести тысяч лет из четырех с половиной миллиардов лет. Это невероятно. – Он хватает мою руку, кладет ладонью себе на бедро и начинает медленно водить пальцем по тыльной стороне моей ладони. – Если бы твоя рука представляла возраст Земли и каждого вида, который когда-либо на ней жил, весь род человеческий даже не был бы виден невооруженным глазом. Вот такая мы мелочь. – Он проводит пальцами по центру моей руки и указывает на маленькую веснушку. – Все вместе взятые люди с начала времен и до сих пор со всеми их вместе взятыми проблемами и заботами оказались бы меньше вот этой веснушки. – Он похлопывает меня по руке. – Весь твой жизненный опыт уместился бы здесь, в этой крошечной веснушке. И мой. И Бейонсе.

Я смеюсь.

– Если взять существование Земли в целом, мы – ничто. Мы даже не пробыли здесь достаточно долго, чтобы заслужить право хвастаться. И все же люди верят, что они и есть центр Вселенной. Мы помешаны на самых дурацких, самых обыденных вещах. Мы придаем значение тому, что для Вселенной абсолютно ничего не значит. А ведь мы должны быть только благодарны за то, что эволюция вообще позволила нашему виду иметь какие-то проблемы. Потому что в один прекрасный день… людей не станет. История повторится, и на планете появится совершенно новый вид. Я и ты… мы всего лишь два человека из целого вида, который, если подумать, приспособлен к выживанию даже меньше, чем динозавры. Просто у нас еще не истек срок годности. – Он скользит пальцами по моим и сжимает мою руку. – И вот, учитывая все научные свидетельства, доказывающие нашу ничтожность, мне всегда было трудно верить в Бога. Более уместным был бы вопрос: «Верит ли Бог в меня?» Потому что за четыре с половиной миллиарда лет на Земле произошло достаточно, чтобы понимать: Богу насрать на меня и мои проблемы. Но недавно я пришел к выводу, что нет другого объяснения тому, что мы с тобой оказались на одной планете, в одном виде, в одном веке, в одной стране, в одном штате, в одном городе, в одном коридоре, перед одной и той же дверью по одной и той же причине в одно время. Если бы Бог не верил в меня, то мне пришлось бы поверить, что ты – просто совпадение. А мне легче понять существование высшей силы, чем поверить, что наша встреча с тобой – это совпадение.

Ни фига себе.

У меня перехватывает дыхание.

Грэм говорил мне столько приятного. Но это не просто приятная вещь. Это чистая поэзия. Он не выпендривался, пытаясь блеснуть интеллектом, я и так знаю, что он ужасно умный. Это было священнодействие. Он придал моему существованию смысл. Он изобразил меня невероятно значительной, решающе важной для него, а ведь я никогда раньше не чувствовала себя значительной, жизненно важной или решающей для другого человека.

– Я обожаю тебя, Грэм Уэллс.

Это все, что я могу сказать, потому что с тем, что сказал он, состязаться не могу. Даже не пытаюсь.

– Ты достаточно сильно любишь меня, чтобы выйти за меня замуж?

Я сбрасываю его руку и сажусь прямо, все еще глядя на него.

Он всерьез спросил меня об этом?

Это полная неожиданность. Он, вероятно, сам не продумал это до конца. Он все еще улыбается. Наверное, сейчас рассмеется над тем, что ляпнул такое, не подумав. У него даже нет кольца. Ясно, что это просто случайность.

– Грэм…

Он сует руку под одеяло. Когда он вытаскивает ее, на ладони лежит кольцо. Ни коробочки, ни подарочной упаковки, никаких изысков. Просто кольцо. Кольцо, которое оказалось у него в кармане в нужный момент. Все он продумал.

Я подношу руки ко рту. Они дрожат от неожиданности, я теряю дар речи и боюсь, что не смогу ответить ему вслух, потому что у меня перехватило горло. Но я почему-то шепчу: «О боже».

Грэм убирает мою левую руку ото рта и держит кольцо рядом с моим безымянным пальцем, но не пытается надеть его.

Вместо этого он наклоняет голову, чтобы обратить на себя мое внимание. Когда наши глаза встречаются, он смотрит на меня со всей искренностью и надеждой в мире.

– Будь моей женой, Квинн. Чтобы мы вместе пережили все моменты пятой категории.

Я киваю еще до того, как он успевает договорить. Киваю, потому что если попытаюсь произнести «да», то начну плакать. Даже не верится, что он