Все твои совершенства - Колин Гувер

сумел сделать этот идеальный уик-энд еще лучше.

Как только я начинаю кивать, он шумно и с облегчением вздыхает, а потом смеется. И прикусывает губу, надевая кольцо мне на палец, потому что не хочет, чтобы я видела, что у него тоже перехватило горло.

– Я не знал, какое кольцо тебе подарить, – говорит он, поднимая на меня глаза. – Но ювелир сказал, что обручальное кольцо символизирует бесконечный круг без начала, середины или конца, и я не хотел, чтобы этот бесконечный круг прерывали бриллианты. Надеюсь, тебе понравится.

Изящное, тонкое золотое кольцо без камней. Оно не говорит о том, сколько у Грэма денег. Оно говорит о том, как долго, по его мнению, продлится наша любовь. Вечность.

– Оно идеально, Грэм.

24

Настоящее

– …Внематочная беременность на стенке, – говорит она. – Очень редкий случай. Вероятность такого типа внематочной беременности менее одного процента.

Грэм сжимает мою руку. Откинувшись на подушку, я хочу сейчас только одного: чтобы врач вышла из палаты и я могла снова заснуть. От лекарства меня клонит в сон так, что мне трудно воспринимать то, что она говорит. Но мне это и необязательно: я знаю, что Грэм ловит и запоминает каждое ее слово. «Две недели постельного режима», – последнее, что я слышу от нее, прежде чем закрыть глаза. Я знаю, что любитель математики у нас Грэм, а не я, но чувствую, что теперь буду одержима этой цифрой – менее одного процента. Оказывается, шансы забеременеть после стольких лет попыток были больше вероятности того, что беременность окажется внематочной и стеночной.

– В чем была причина? – спрашивает Грэм.

– Скорее всего, эндометриоз, – отвечает врач.

Она объясняет какие-то подробности, но я не слушаю. Я наклоняю голову к Грэму и открываю глаза. Он пристально смотрит на доктора, внимательно слушая ее ответ. Но я вижу, что его что-то беспокоит. Правой рукой он прикрывает рот, левой все еще сжимает мою руку.

– А мог ли… – Он смотрит на меня сверху вниз, и его глаза полны беспокойства. – Мог ли стресс вызвать выкидыш?

– При таком типе беременности выкидыш неизбежен, – говорит она. – Сохранить ее невозможно. Она прервалась, потому что внематочная беременность нежизнеспособна.

Выкидыш случился у меня девятнадцать часов назад. Только теперь я понимаю, что Грэм все эти девятнадцать часов думал, будто он каким-то образом в этом виноват. Боялся, что все случилось из-за нашей ссоры.

Едва врач выходит из комнаты, я провожу большим пальцем по его руке. Не бог весть какой жест, и его было очень трудно сделать, потому что я еще сильно рассержена на Грэма, но он сразу его замечает.

– Тебе есть за что чувствовать себя виноватым, но уж никак не за мой выкидыш.

Грэм смотрит на меня: пустые глаза, сломленная душа. Отпустив мою руку, он выходит из комнаты. Он возвращается примерно через полчаса, и похоже, что он плакал.

За время нашего брака он плакал несколько раз. До вчерашнего дня я никогда не видела его слез, зато видела последствия.

Грэм проводит со мной следующие несколько часов, заботясь о том, чтобы мне было удобно. Навестить меня приходит мама, но я притворяюсь, будто заснула. Звонит Ава, но я прошу Грэма сказать ей, что сплю. Большую часть суток я стараюсь не думать о происшедшем, но каждый раз, закрывая глаза, ловлю себя на одной мысли: жаль, что я не знала. Пусть даже беременность закончилась бы так же, я злюсь на себя за то, что не уделяла больше внимания своему телу, чтобы наслаждаться ею, пока она длилась. Будь я внимательнее, я заподозрила бы, что беременна. Я бы сделала тест. Он бы оказался положительным. И тогда на короткий миг мы с Грэмом почувствовали бы, каково это – быть родителями. Пусть даже это чувство стало бы мимолетным.

Это звучит извращенно, но я бы снова прошла через все это, если бы только знала, что беременна, хотя бы один-единственный день. После стольких лет попыток – такая жестокость: выкидыш, а потом гистерэктомия, без возможности почувствовать себя родителями, пусть даже на мгновение. Несправедливо и больно. Больнее, чем мое выздоровление. Из-за разрыва и кровотечения врачам пришлось провести экстренную абдоминальную гистерэктомию, а не вагинальную. А значит, восстанавливаться придется дольше. Скорее всего, я проведу в больнице еще день или два. А потом две недели буду прикована к постели дома.

А наши отношения так и остались в подвешенном состоянии. Мы ничего не решили до выкидыша, и теперь просто кажется, что решение, которое мы собирались принять, отложено. Потому что мне сейчас не до того, чтобы обсуждать будущее нашего брака. Вероятно, потребуются недели, прежде чем жизнь вернется в нормальное русло.

Если жизнь без матки можно назвать нормальной.

– Не можешь заснуть? – спрашивает Грэм.

Он весь день провел в больнице. Из палаты он вышел всего на полчаса, но потом вернулся и сидел попеременно то на кушетке, то на стуле рядом с моей кроватью. Сейчас он сидит на стуле, на самом краешке, и ждет, когда я заговорю. Он выглядит измученным, но я знаю Грэма: пока я молчу, он никуда не уйдет.

– Хочешь чего-нибудь попить?

Я качаю головой.

– Нет, не хочу.

Единственная лампа в палате горит за моей кроватью, и из-за этого кажется, что Грэм одиноко сидит в центре сцены в луче софита. Его желание утешить меня борется с осознанием напряженности, которая так долго сохранялась между нами. Но он преодолевает напряженность и тянется к перилам кровати.

– Не возражаешь, если я лягу рядом?

Я качаю головой, когда он уже опустил бортик и забирается ко мне в кровать. Он осторожно поворачивает меня так, чтобы капельница не тянула. Он занимает меньше половины кровати рядом со мной и просовывает руку мне под голову, жертвуя своим удобством ради моего. Он целует меня в затылок. Я не вполне уверена, что хочу, чтобы он лежал со мной рядом, но вскоре понимаю, что засыпать в нашей общей печали почему-то приятнее, чем в одиночестве.

* * *

– Я лечу домой, – выпаливает Ава, прежде чем я успеваю хотя бы поздороваться.

– Никуда ты не летишь. Я в порядке.

– Квинн, я твоя сестра. Я хочу быть с тобой.

– Нет, – повторяю я. – Со мной все будет хорошо. А ты беременна. Последнее, что тебе сейчас нужно, – это провести целый день в самолете. – Она тяжело вздыхает.

– И вообще, – добавляю я. – Я сама думаю навестить тебя.

Это ложь. Эта мысль пришла мне в голову только сию секунду. Но мне предстоят две недели постельного режима, и я понимаю, что, когда наконец выздоровею, мне лучше будет оказаться подальше от дома.

– В самом деле? А ты сможешь? Как думаешь, когда тебе разрешат летать?

– Спрошу у доктора при выписке.

– Только не говори об этом, если ты несерьезно.

– Я серьезно. Я думаю, это будет мне полезно.

– А Грэм? Разве он не использует весь свой отпуск, пока ты будешь выздоравливать?

Я никому не рассказываю о своих проблемах в браке. Даже Аве.

– Я хочу приехать одна, – говорю я, не вдаваясь в подробности.

Я не сказала ей, что Грэм уволился с работы, не сказала, что он целовался с другой женщиной. Но Ава замолкает, и мне ясно, что она чует неладное.

Расскажу ей обо всем при встрече.

– Хорошо, – говорит она. – Посоветуйся с врачом и сообщи мне дату.

– Ладно. Люблю тебя.

– И я тебя.

Закончив разговор, я поднимаю взгляд и вижу в дверях Грэма. Я жду, когда он скажет мне, что планировать поездку после только что перенесенной операции – не лучшая идея. Но он молча разглядывает кофейную чашку, которую держит в руке.

– Хочешь съездить к Аве?

Он не говорит мы. Я чувствую себя немного виноватой. Но он, конечно, понимает, что сейчас мне нужно личное пространство.

– Нет, пока мне не разрешат летать. Но вообще да. Мне нужно с ней повидаться.

Он не отрывает взгляда от чашки.