Славия. Паруса над океаном - Александр Белый

К зарытым посреди площади трем столбам закончили привязывать трех раненых защитников. Один из них был с металлическим желтым ободом на голове и ожерельем из клыков хищников на шее. Видимо, вождь. Перед ними на земле сидел такой же полуголый мужик с деревянной маской на морде и усердно лупил в барабан.

– Направо, за село посмотри, там еще две оравы, прямо на земле сидят. В одной около трех сотен безоружных голых мужиков, а во второй – столько же голых баб. И те и другие несли на плечах какие-то кошелки.

Я перевел подзорную трубу в указанном направлении и точно увидел две группы голых негров. Не сбившихся в кучу, как стадо баранов, а сидевших упорядоченно, как если бы колонна на марше вдруг получила команду «стой, садись». В одной группе сидели физически крепкие молодые парни приблизительно моего возраста, а во второй – девчонки, и тоже не рыхлые, а вполне атлетически сложенные. Мне все стало понятно. Только подумалось, что если верить известной земной истории, то подобного именно в это время мы увидеть еще никак не могли.

Как часто говаривал в той жизни менеджер моей компании, голландец Дирк ван Бастен, оттрубивший в местных пенатах много более моего: «В жизни терпеть не могу две вещи – расизм и ниггеров». И лично я был с ним абсолютно солидарен.

Племена банту начали миграцию из центральных областей восточного побережья материка сто пятьдесят лет назад, после прихода в те места португальских колонизаторов. Они быстро переняли опыт ведения сельского хозяйства, стали сеять зерновые, особенно кукурузу, и устремились на поиски пригодных земель. Так и двигались на юг континента небольшими племенами, ассимилируя коренные народы бушменов и готтентотов, основывая по пути довольно крупные деревни с количеством жителей в тысячу и более человек.

Чтобы захватить более хорошие места или отбиться от других наступающих следом мигрантов, племена реорганизовывались в милитаристские кланы, где вождь был фактическим диктатором. Все мужчины в возрасте от двадцати до сорока лет, кроме кузнецов и горшечников, становились воинами, а кто не выдерживал нагрузок, того навечно определяли во второй сорт и использовали на самых грязных и унизительных работах, им не то что жениться, даже вступать в половую связь запрещалось категорически. Раньше они воевали кто чем горазд, но потом оружие было унифицировано, воин получал копье ассегай с наконечником, кованным из железа, и большой полукруглый щит из натянутой на деревянный каркас выдубленной бычьей кожи. Была выработана специальная тактика ведения боев, а дисциплина стала поистине жестокой, за любую провинность следовало единственное наказание – смерть.

Юноши до двадцати лет воинами не считались, а были выведены в амабуто[23] помощники воинов, а по сути служили их носильщиками. У девушек детородного возраста и молодых женщин имелся свой амабуто, который выполнял функции хозяйственного батальона. Внебрачные половые отношения в армии были строжайше запрещены и карались смертью. Даже к женщине поверженного врага без разрешения вождя дотронуться никто не имел права. Правда, юношей – не воинов вражеского племени – тоже не трогали, так как не получившие оружие по древним верованиям считались бесправными и без указания вождя или старшего воина не могли принимать какое-либо решение. Поэтому победитель приводил их к присяге и вливал в свой клан на общих основаниях. После чего никто не говорил, что они были детьми врагов.

Считалось, что такие преобразования впервые провели к середине восемнадцатого века в племени мтетва, затем с помощью межродовых браков они были подхвачены и узаконены в других племенных образованиях народов банту. Между тем до начала восемнадцатого века оставалось еще добрых два десятка лет, а новую военную организацию местных племен мы уже видели наяву. Наше счастье, что данный процесс находился в зачаточном состоянии, и еще не родился их объединитель, воин по имени Зулу, действовали племена разрозненно и часто воевали друг с другом.

– Славка! – позвал курсанта, не отрываясь от окуляра.

– Слушаюсь, сир!

– Быстро назад, встреть пулеметчиков и проводи сюда.

– Есть, сир!

Некоторое время ничего не происходило, если не считать продолжавшейся зачистки стариков и старух в лагере побежденных. Я, конечно, перестраховывался, даже тысячная армия аборигенов была нам на один зуб. Но все равно, ничего не хотел предпринимать, пока наши спины и правый фланг не прикроют мощные мясорубки. Наконец пулеметы прибыли, позиции для их выдвижения определили, а мы сгруппировались в наиболее удобном месте для атаки. И, надо сказать, своевременно, жизнь вождю побежденных сумели спасти.

А вот вождю победителей не повезло, как и всем тремстам двадцати его воинам. Он еще успел самым настоящим морским абордажным палашом разрубить грудь двум пленникам, привязанным к столбам, у каждого из них вытащить трепещущее сердце, надкусить и передать лучшим воинам. Успел еще снять с головы последнего противника металлический обод и что-то сказать, ухмыляясь окровавленной рожей, а потом поймал две пули, одну в живот, а вторую в левое плечо. Вместе с его падением замолчал и барабан. Для нашей винтовки с этого места дистанция для стрельбы по цели была великовата, около пятисот метров, но умельцы лейтенанта Карнауха постарались.

– Молодцы, ребята, и не дайте никому его убить, – крикнул закрепившимся на ветках дерева бойцам, затем повернулся к невозмутимому Ивану и кивнул: – Иди с Богом.

– За мной! – заорал он, подняв над головой винтовку. Из леса выступила пехотная цепь, немного жиденькая на флангах, но плотная по центру, и начала охватывать селение с трех сторон. А я вскочил в седло и вместе с охранным десятком отправился сопровождать пулеметы и пулеметчиков на позиции, более удобные для ведения огня.

Честно говоря, за фланги и тыл беспокоился мало. Если прав в своих умозаключениях, и зачатки зулусской армии стали формироваться раньше, чем в официальной истории, то мужской и женский амабуто нам ничем не угрожают. Бесправные они, если не получили в руки оружие, им в бой вступать запрещено. И покинуть поле боя тоже принципиально не могут, поэтому не сбегут, а просто будут сидеть на месте в ожидании своей участи. Однако лучше перестраховаться.

Периодически посматривая в сторону селения, обратил внимание на то, что воинственные аборигены не испугались ни смерти своего вождя, ни звука выстрелов, ни нашей цепи. Видно, еще остались грамотные и боевые командиры. Метать ассегаи они умели ловко, часто и далеко, ничуть не ближе дальности полета пули из средневекового мушкета.

История говорила о том, что если не было пушек, то в подобном бою они чаще всего выходили победителями. Видимо, и сейчас рассчитывали на победу, поэтому, укрывшись щитами, стали сбиваться в строй не хуже римских легионеров. Кто-то из аборигенов попытался метнуть копье в привязанного к столбу вождя, но тут же свалился замертво. Были еще две попытки, но после гибели и этих воинов и окрика кого-то из старших покушения прекратились, а воины стали готовиться к бою.

Выполняя приказ Ивана, цепь наших бойцов двигалась спокойно и размеренно, никто, кроме затаившихся на деревьях снайперов, не стрелял, все шли в ожидании зычной команды. Одна минута, две, три. Наконец до рукопашного контакта осталось около ста метров. Аборигены приготовили ассегаи к броску, но прозвучал револьверный выстрел. Цепь замерла, вскинулись стволы винтовок, прогремел нестройный залп, а следом множество разрозненных выстрелов.

Щиты противника пулями прошивались, как бумага. Воины падали на землю, оголяя свои ряды, словно мишени на стрельбище. Малый Славка тоже выперся вперед и успел взвести рычаг затвора четыре раза. За это время около пяти десятков копий в сторону цепи атаковавших все же вылетели, но не долетели самую малость, метров восемь – десять. И на этом все, строй противника лег на землю умирать.

– Третий взвод! Прямо, марш! – заревел Иван. – Раненых добить! Остальные! Левое плечо вперед – марш!

Теперь наши воины неспешным ходом двинулись к сидящему в поле мужскому и женскому амабуто. Торчать у леса американским наблюдателем причин у меня больше не было, тем более что как раз начиналась моя работа. Дал Чайке посыл и легкой рысью стал нагонять нашу цепь. Метров за сто пятьдесят обогнал и остановился, немного не доезжая до сидящих рядом групп аборигенов.

Это были молодые, физически крепкие парни и девки. Как это ни странно, но страха в их глазах не увидел. Одни смотрели на меня с воспитанным безразличием и готовностью к смерти, а другие обреченно и с сожалением, особенно девки.

Несколько крылатых слов и фраз на языке народов банту знал еще из той жизни, поэтому стукнул себя кулаком в грудь и громко сказал:

– Хо инкоси иси зво зулу![24]

Действительно, почему бы не создать клан детей неба лет на пятьдесят раньше? И почему бы именно мне не объединить эту поистине страшную силу, которую смог лишь временно, в середине двадцатого века, загнать ненадолго в резервацию режим апартеида?